Леонид Колосов - Собкор КГБ. Записки разведчика и журналиста

Но всего этого я тогда, конечно, не рассказал Олегу Красовскому. Под конец нашей беседы я вытащил из кармана запечатанный конверт и передал его моему собеседнику.

— Это что?

— Письмо от вашей матери.

— Откуда оно у вас?

— Его передали вам бывшие друзья по Ленинградскому фронту.

— Да? Не верю. Но можно прочитать при вас?

— Конечно, я подожду. Тем более, что меня просили задать еще один важный вопрос.

Красовский разорвал конверт и начал читать письмо. Глаза его наполнились слезами. Закончив, он сложил листок, исписанный с двух сторон, положил его в конверт и задумался. Я не прерывал его скорбной паузы. Она длилась довольно долго. Потом он внимательно посмотрел на меня.

— Чего вы желаете?

— Вам предлагают искупить вину перед Родиной.

— Кто?

— Товарищи.

— С Ленинградского фронта?

— Нет, другие, более авторитетные.

— Вы из них?

— Нет, я от них передаю вам, как журналист, их предложение.

Опять пауза. Потом Красовский грустно улыбнулся.

— Я, может быть, и согласился бы. Но вы меня расстреляете уже на Белорусском вокзале.

— Почему?

— У меня на руках кровь советских солдат.

Мы расстались, не подав друг другу руки.

Я покидал Париж с грустью, но с сознанием выполненного долга. Потом меня похвалят в «конторе» и даже присвоят второе звание лауреата премии КГБ СССР в области литературы и кино за успехи в области контрпропаганды.

Но самое главное заключалось в том, что я не прорубил окна в Европу. И после всех похвал мои недоброжелатели из ПГУ вновь «зарубили» просьбу о моей долгосрочной командировке в Италию, куда хотел меня отправить тоже окрыленный моими успехами на поприще контрпропаганды главный редактор «Известий» Петр Федорович Алексеев. Получив вежливый отказ в связи с заботой органов о моей «безопасности», я ужасно огорчился и написал отчаянное письмо Юрию Владимировичу Андропову — тогдашнему Председателю КГБ СССР. Датировано оно было 1 сентября 1980 года. Привожу его впервые и целиком:

«Уважаемый Юрий Владимирович!

Лишь крайние обстоятельства вынуждают меня обращаться к вам по личному вопросу, который без вашего вмешательства вряд ли может быть разрешен. Дело заключается в том, что в свое время я работал в органах госбезопасности, в том числе под крышей собственного корреспондента «Известий» в Италии. Естественно, что за время работы в этой стране у меня были доверительные связи и контакты в тех рамках, которые были целесообразны для моего прикрытия.

В 1969 году я был уволен в запас КГБ по состоянию здоровья из кадров (приказ № 300 от 4.8-69 года) и остался на работе в «Известиях». Сначала в должности заместителя редактора иностранного отдела газеты, а затем редактора отдела международной жизни «Недели». В 1971 году редакция «Известий» вновь направила меня в Италию в качестве собкора. Но через два года с небольшим командировка была прервана в связи с бегством изменника Родины Лялина, с которым я в 1960 году обучался в разведшколе.

Юрий Владимирович! В сентябре 1977 года я уже обращался в КГБ с просьбой рассмотреть вопрос о снятии ограничений на мои служебные командировки в капстраны. И как мне показалось, вопрос был решен. Мне вместе с моим коллегой по «Известиям» была разрешена поездка в ФРГ и во Францию с целью проникновения в наиболее крупные антисоветские центры и их последующего разоблачения на страницах печати. Поездка удалась и получила хорошую оценку комитета по своим результатам в области контрпропаганды.

Именно это обстоятельство дало основания руководству «Известий» по согласованию с соответствующим сектором Отдела пропаганды ЦК КПСС начать мое оформление на работу в Италию в качестве собкора. Но последовал отказ. Мне разъяснили, что работе за рубежом мешают «знакомство» с Лялиным и моя прежняя деятельность в органах государственной безопасности, особенно ее итальянский период.

Как мне кажется, ни одно, ни другое обстоятельство не могут по истечении стольких лет (с Лялиным я учился двадцать лет назад, из Италии уехал двенадцать лет назад) быть причиной отказа в выездах за рубеж в журналистские командировки. Но мне трудно объяснить это руководству «Известий», которое после неудачной попытки моей очередной командировки наложило вето даже на мои краткосрочные поездки за рубеж, без которых мне трудно заниматься контрпропагандой. Уже более двадцати лет я веду этот острейший участок журналистики, выступая с разоблачительными материалами против центров идеологических диверсий, против всякого рода отщепенцев и предателей. В 1976 году мне было присвоено звание лауреата премии Союза журналистов СССР за «серию контрпропагандистских статей», в текущем, 80-м году, мне присвоили звание лауреата премии КГБ в области литературы и кино.

Убедительно прошу, Юрий Владимирович, разобраться в моем деле. Если имеются серьезные основания, делающие невозможной мою работу за рубежом, я готов их принять, как положено члену нашей партии, в рядах которой я состою уже более трех десятков лет. Если же этих оснований нет или они за давностью лет утратили свое значение, то прошу решить мой вопрос с выездами, ибо неясность с проблемой делает очень щекотливым мое положение в журналистике как специалиста-международника».

Я готов подписаться под каждым словом этого письма и сегодня. Нет, я не из тех дураков, которые фанатично верили или верят в извращенную идею социализма, и не из тех перевертышей, которые ради теплого местечка готовы предать, продать и обгадить свое прошлое. Да, у нас остались отщепенцы и предатели, торгующие своей Родиной и грабящие свой народ. И я буду с ними бороться, пока хватит сил. Но это уже другой разговор.

Реакция Юрия Владимировича на мое обращение была весьма быстрой. Как я узнал позже, он начертал на послании всего два слова: «Разобраться и доложить». Буквально через десяток дней в моем кабинете на Пушкинской площади, а я занимал кресло заместителя главного редактора «Недели» — тогда еще воскресного приложения «Известий», появился мой однокашник из разведшколы. Тот самый мидовский карьерист, который так отечески беспокоился о моей «безопасности» и держал меня в пределах отечества, не выпуская ни на Запад, ни на Восток. Пряча глаза, он заявил, что пришел по поручению руководства для того, чтобы «сообщить приятную весть о том, что никаких препятствий для работы за рубежом» у меня нет, о чем будет проинформирован и главный редактор «Известий». Одновременно мой «злейший враг» посетовал на то, что я «вечно тороплюсь», опережаю события. Что все проблемы можно было бы решить на «более низком уровне».

Справедливость восторжествовала. Путь за границу был открыт. Но тут появилось новое обстоятельство. У меня родилась третья дочь, Машка, которой к моменту обретения мною свободы перемещений исполнилось только три годика. К тому же надо было решать проблему с родителями жены, которые перебрались к внучке из Ленинграда в Москву. Так что долгожданная командировка началась только в ноябре 1984 года. Главный редактор «Известий» Петр Федорович Алексеев сказал мне, когда решался вопрос о стране назначения: «Поезжай-ка ты, Леонид Сергеевич, в Югославию. Там надо менять корреспондента, ибо страна очень сложная, и нужен хороший профессионал. А через годик найдем тебе замену и поедешь в свою родную Италию, тем более что конкурентов у тебя нет».