Боб Дилан - Хроники [litres]

Я списывал слова песен Джонсона на клочки бумаги, чтобы пристальнее изучить стихи и их узоры, конструкцию его старомодных строк и свободные ассоциации, которыми он пользовался, искристые аллегории, претенциозные истины, обернутые в жесткую скорлупу бессмысленных абстракций; его темы пролетали по воздуху легче и изящнее некуда. У меня не было ни таких грез, ни таких мыслей, но я их приобрету. Я много думал о Джонсоне, задавался вопросом, какой могла быть его публика. Трудно себе представить, чтобы издольщики или батраки с плантаций в деревенских пивных ассоциировали себя с его песнями. Невольно думаешь, что Джонсон играл для той публики, которую лишь он один видел, той, что появится в далеком будущем. «То, что у меня есть, расколет вам мозги», – пел он. Джонсон серьезен, как опаленная земля. В нем и его стихах нет ничего клоунского. Мне тоже хотелось стать таким.

В конце концов пластинка вышла и взрывом шарахнула по всем любителям блюза. Некоторые исследователи так увлеклись Джонсоном, что кинулись проводить изыскания о его прошлом, что бы там от него ни осталось, и некоторым удалось что-то найти. Джонсон записывался в 1930-х годах, и в 60-х еще осталась публика в Дельте, которая его помнила. Оставались даже такие, кто знал его лично. Быстро распространилась история о том, что он продал душу дьяволу на перекрестке двух дорог в полночь, оттого и звучал так здорово. Ну, насчет этого я не знаю. Те, кто его помнил, рассказывали совсем другую историю: он тусовался с блюзовыми певцами постарше в сельских районах Миссисипи, играл на гармонике, всех доставал и все его пинали, а потом он уехал, научился играть на гитаре у батрака по имени Айк Циннерман – фигура таинственная, ни в одном учебнике истории его нет. Наверное, потому, что он не записал ни одной пластинки. Должно быть, учителем музыки он был невероятным. Люди знающие говорили, что Айк научил Роберта каким-то азбучным истинам, а до остального Джонсон допер своим умом: главным образом слушал пластинки и всем подходам своим набрался с них. Они по-прежнему на слуху, эти оригинальные пластинки, ставшие прототипами всех песен Джонсона. Так в его истории больше смысла. У Джонсона есть даже песня, которая называется «Блюз фонографа» [204] Phonograph Blues. – дань проигрывателю со ржавой иголкой. Джон Хаммонд говорил мне, что, по его мнению, Джонсон читал Уолта Уитмена. Может, и читал, только это ничего не проясняет. Непостижимо, как разум Джонсона перескакивал с одного на другое с такой резвостью. Такое ощущение, что он знает обо всем, он даже вставляет конфуцианские поговорки, когда ему заблагорассудится. Ни заброшенность, ни безнадега, ни оковы – ничто его не остановит. Он велик, как все великие, но идет на шаг дальше. Невозможно представить, чтобы он спел: «Вашингтон – буржуазный город». Он бы этого не заметил, а если бы заметил, это бы не имело значения.

Тридцать с лишним лет спустя я сам увидел Джонсона в восьми секундах 8-мм пленки, снятой какими-то немцами в конце 30-х в Рулвилле, Миссисипи, на залитой ярким солнечным светом улице. Кое-кто ставил под сомнение, действительно ли это Роберт Джонсон, но замедлив пленку так, чтобы восемь секунд стали скорее восьмьюдесятью, вы увидите, что это он и никто иной. Он играет огромными паучьими руками, что магически перемещаются по струнам гитары. На шее у него хомут с гармоникой. Совсем не похож на человека-памятник, никакого взвинченного темперамента. Выглядит он чуть ли не по-детски, фигура просто ангельская, невинная дальше некуда. На нем белый полотняный джемпер, рабочая роба и необычная фуражка с позолотой, как у Маленького Лорда Фаунтлероя. Совсем не похож на человека, за которым по пятам мчится адская гончая. Будто у него иммунитет к человеческому ужасу, и ты смотришь на экран, не веря своим глазам.

В последующие годы я написал и спел «Все в порядке, ма (я просто истекаю кровью)», «Мистер Тамбурин», «Одинокая смерть Хэтти Кэрол», «Кто убил Дэйви Мура», «Лишь пешка в их игре» [205] Lonesome Death of Hattie Carroll; Who Killed Davey Moore; Only a Pawn in Their Game. , «Прольется тяжкий дождь» и другие, им подобные. Если бы я не пошел в «Театр де Лис» и не услышал балладу «Пиратка Дженни», мне бы и в голову не пришло их написать, я бы вообще не думал, что возможно такое сочинить. Примерно в 1964–65 году я, наверное, использовал и пять-шесть блюзовых песенных форм Роберта Джонсона – подсознательно, однако по преимуществу их лирическую образность. Если бы я не услышал ту его пластинку вовремя, у меня бы, возможно, не появились сотни собственных строк: мне бы просто не явились свобода или вдохновение. Не только меня чему-то научили композиции Джонсона. Джонни Уинтер, экстравагантный техасский гитарист, родившийся на пару лет позже меня, переписал песню Джонсона про фонограф, превратив ее в песню про телевизор. Ящик у Джонни взорвался, и картинка не идет. Роберту Джонсону бы понравилось. Джонни, кстати, записал и одну мою песню – «Снова трасса 61» [206] Highway 61 Revisited. , которую, в свою очередь, вдохновили сочинения Джонсона. Странно, как такие круги сцепляются друг с другом. Ничего похожего на языковой код Роберта Джонсона я не слышал ни до, ни после. А помимо всего прочего, в какой-то момент Сьюз познакомила меня с поэзией французского символиста Артюра Рембо. Тоже было великое дело. Я наткнулся на одно его письмо, озаглавленное «Je est un autre», что переводится как «Я есть кто-то другой». Когда я прочел эти слова, ударили колокола. Масса смысла. Вот бы кто-нибудь мне раньше такое сказал. Это полностью совпадало с темной ночью души Джонсона и подстегнутыми проповедями Вуди на профсоюзном собрании, с каркасом «Пиратки Дженни». Все видоизменялось, а я стоял в воротах. Вскоре я войду – со своей тяжкой ношей, живой как никогда и уже разогретый до полных оборотов. Но не прямо сейчас.

Лу Леви в «Лидс Мьюзик» пользовался такой же самостоятельностью, как и Джон Хаммонд в «Коламбии». Ни тот, ни другой не были бюрократами или эгоманьяками. Оба пришли из мира постарше, из более древнего ордена, в них было больше сока и уксуса. Они знали, где их место, и у них кишка была не тонка защищать то, во что они верили. Их не хотелось подводить. О чем бы ты ни мечтал, такие парни могли осуществить твои мечты.

Лу выключил лентопротяжный механизм и зажег лампы. Песни, которые я для него записывал, были очень непохожи на грандиозные свинговые баллады, к которым он привык. Близилась ночь. Окна в доме через дорогу зажглись янтарным светом. Порыв ледяного дождя со снегом ударил в стену, как в стальной барабан. Будто на черный бархат швырнули горсть алмазов. В соседней комнате секретарша Лу кинулась плотнее закрывать окно.

Компания Лу так никогда и не опубликует мои самые знаменитые песни. За этим проследил Ал Гроссман. Он был в Гринвич-Виллидж крупным менеджером. Видел меня и раньше, но почти не обращал внимания. После того как на «Коламбии» вышла моя первая пластинка, он ко мне заметно потеплел и захотел меня представлять. Я ухватился за эту возможность, потому что у Гроссмана был целый выводок клиентов, и для всех он добивался работы. И теперь он первым делом захотел меня вытащить из-под контракта с «Коламбией». Я счел, что это гнилые махинации. Гроссман же проинформировал, что когда я подписал контракт, мне еще не исполнилось двадцати одного года, следовательно, я был несовершеннолетним, а потому контракт недействителен… Я должен сходить в контору фирмы и поговорить с Джоном Хаммондом, сказать ему, что контракт незаконен и Гроссман придет к нему обсуждать новый контракт. Ага, щас. Я пошел к мистеру Хаммонду, только вовсе не за этим. Если бы даже мне предложили целое состояние, я бы так не поступил. Хаммонд поверил в меня и подтвердил эту свою веру, запустил меня на мировую сцену, и никто, даже Гроссман, тут больше ни при чем. Я ни за что на свете не пошел бы против него ради Гроссмана. Но я знал, что контракт следует исправить, потому и пошел. От простого упоминания имени Гроссмана у Хаммонда чуть не случился удар. Гроссман Хаммонду не нравился, Джон не скрывал, что считает Гроссмана таким же грязным жуликом, как и прочих импресарио, и ему очень жаль, что Гроссман меня представляет, хотя лично он все равно будет меня поддерживать. Хаммонд сказал, что исправит контракт не сходя с места, пока это не стало насущной проблемой; так мы и сделали. Пришел новый молодой юрисконсульт компании, и Хаммонд нас познакомил. Составили поправку к старому договору, и я сразу ее подписал – теперь мне уже исполнилось двадцать один. Новым юрисконсультом был Клайв Дэвис – он быстро шел в гору. Клайв полностью примет на себя руководство «Коламбией» в 1967 году.