Крис Хит - Robbie Williams: Откровение

Как только Джон Грант входит в гостиную «сьюта» Роба в Soho Hotel, вы сразу понимаете, какие они родственные души. Вот как оно конкретно происходит:

«Привет, любимый», — говорит Роб.

Они обнимаются.

«Хорошо выглядишь», — говорит Роб.

«Спасибо тебе, — говорит Джон. — Хотя все еще предпочитаю жаловаться».

«Я бы скорее, чтоб тебе дать знать, что я не выспался, — режет Роб. — В неадеквате…»

«О господи, — поддерживает Джон, — да я сейчас в лифте всем рассказывал, что ночь не спал, я ж только что из Штатов, и вот сна ни в одном глазу и мысль: сдохнешь тут в одиночку в таком жутком отеле…»

«Ага-ага, — поддакивает Роб. — Ну вот я и пытаюсь как-то дать понять, что многого от меня ждать не стоит. Не могу сейчас блистать, потому что нормально не поспал».

«Ну и не волнуйся, на самом деле — ты и в худшем своем проявлении все равно блистательный», — говорит Джон.

«Спасибо тебе», — говорит Роб.

«А ты тоже хорошо выглядишь», — продолжает Джон.

«Правда, что ли?» — у Роба сомнение в голосе.

«Горячий, — уверяет Джон. — Дымишься».

«Да ну?»

«Угу!»

«Ну спасибо тебе! Ты был…»

«Я сейчас сахар не ем…» — говорит Джон.

«Окей, и сколько времени?»

«…Но вчера ночью, — продолжает Джон, — во время моего экзистенциального ужаса, оказалось, что на меня смотрит коробка карамели и попкорн с ореховым маслом, с полки моего шикарного отеля, и я прям как пума… Не знаю, как я добрался».

Роб ничего не говорит, просто уходит в темноту спальни. Возвращается через пару секунд с двумя мятыми обертками шоколадок Dairy Milk.

«Ну что, лучше тебе?» — спрашивает он.

«Да», — с чувством отвечает Джон.

«Это случилось прошлой ночью, — объясняет Роб. — Ага. Я устроил себе вторничный сахарный пир — позволяю себе одно блюдо полнейшего гедонизма, в смысле шоколада. Но вторник случился вчера посреди ночи. Так тебе-то как это — не есть сахар?»

«Ну, это мое самое любимое в мире, — отвечает Джон. — Господи, да пирожок-ириска по рецепту моей бабушки — как без этого жить вообще? Но живу же».

«К тому же, — говорит Роб, — дорожка сужается, и вот тебе уже нельзя наркотики, алкоголь, потом и сахар…»

«Я об этом так думаю: нам лгали, — рассуждает Джон. — Песня вот у меня есть, „You And Him“, так вот она об индустрии сластей».

«Ну то есть ты погасил здесь огонь, а в другом месте вспыхнуло. Так что ж загорелось?» — спрашивает Роб.

«Да всегда секс, — отвечает Джон. — Верность партнеру моему. Потому что хочу трахать все, что движется».

«Да, конечно, — говорит Роб. — Я, кстати, тоже. Но и ты так не поступаешь — вот тут дорожка-то и сужается».

«Ага. Нахожу это… — Джон на секунду умолкает и уходит в сторону: — Кофе тоже надо исключить. Кофеин, мне кажется, мне на сердце влияет».

«Мне тоже…» — говорит Роб.

Они совсем не обсуждают темы для интервью журналу Attitude. Они о них вообще говорить не будут. Во время этого первого разговора они сидят и никаких нет знаков, что интервью собственно началось. Говорят и говорят, о вещах все более глубоких, и о все более странном, и все более честно и задушевно. Здесь присутствует также Мэттью Тодд из журнала Attitude; позже он наконец-то подтолкнет их к темам, которые его журнал интересуют, но пока он не встревает вообще. Наверное, вмешательство выглядело бы грубым, да и не нужно оно совершенно — какой журналист в здравом уме будет подталкивать к откровенному разговору, если именно такой происходит сейчас, добровольно и без усилий.

Поначалу они говорят по преимуществу о зависимостях, желаниях и партнерах, делятся трудностями, препятствиями и тем, как трудно было их преодолеть. Разговор наконец приходит к тому, чем именно сейчас занят Роб. Он объясняет, что выпуск альбома «может стать международным фестивалем позора, а я в этом отношении существо чувствительное».

«Так с тобой такое было, что ли?» — удивленно спрашивает Джон.

«Что именно — международный фестиваль позора?» — переспрашивает Роб и со смехом делится историей про песню «Rudebox». « Ну да . В 2006 году я выпустил песню, в которой рэп читал, и за это меня прям так люто все возненавидели, потому что пришла уже моя очередь получить пинок, а я дал такой повод. Песню высмеяли, меня высмеяли, и меня это прям раздавило. Да уж, точно раздавило. Но да, в любое время выпуск альбома может стать международным фестивалем позора. А я эмоционально не готов к работе, которую делаю: быть таким публичным и настолько популярным. Нет у меня способности защитить себя от слов и стыда. Больно мне от этого всего».

«Я думаю, что это благо, — возражает Джон, имея в виду не стыд, а сознание его. — Вот ты не задумывался ли над тем, сколько людей попадают в какой-то безумный лабиринт только из-за того, что не способны признаться себе в том, что такое вот их ранит? Люди ведь говорят: о, ну какое ему , нахер, дело, у него ж миллионы, его ж невозможно задеть. Люди не принимают все это всерьез. Не веришь? Люди ж такие, — говорит саркастичным голосом. — Ах ты бедняжка, это тебя ранит. Люди не осознают, что из-за всякого разного ты не перестал быть просто человеком из плоти и крови».

Роб кивает и говорит, что знает, конечно — он ведь до славы своей был точно таким же. Он понял, что внутри него глубоко сидят жестокие и равнодушные инстинкты, к которым он ныне питает отвращение, потому что в юности он сам делал другим то же самое, что сейчас делают ему.

«Ребенком я, — поясняет он, — ходил смотреть на местную футбольную команду. И вот так я, мы, компанией, издевались над нашими же футболистами… — он качает головой. — Это прям абьюз собачий был. Ужасный. Ничего хуже выкрикнуть ты и не сможешь вообще никогда. Потому что те спортсмены-игроки существуют только на том футбольном поле. Они существуют только там. Ну это как ты увидал школьного учителя, который у себя в садике кусты подстригает, сбой в матрице: чего это твой учитель кусты стрижет? Это же бессмыслица какая-то. Так же и с футболистами этими: ты не можешь себе представить, что после игры они идут домой…»

Джон кивает.

«Их ведь ставят в шкаф, вынув батарейки, а когда надо — достают».

Ближе к финалу Мэттью Тодд из журнала Attitude решается спросить у Роба «кое-что по гей-тематике».

«Окей», — говорит Роб.

«Было несколько противоречивых скандальных моментов, — начинает Мэттью и приводит несколько примеров. Первый: — когда, например, ты засудил газету, которая опубликовала воспоминания одного парня, который им сказал, что у тебя с ним был секс. И некоторых людей это разозлило».

В последнее воскресенье августа 2004 года заголовок на первой полосе газеты The People был таким: ТАЙНЫЙ ЛЮБОВНИК — ГЕЙ РОББИ. В статье в деталях рассказывалось о якобы разных гей-свиданках Роба в Манчестере, о том, насколько опытен он тогда был во всем этом, и авторитетно говорилось о его настоящей сущности: «Робби — гей, его близкие это знают, но на него давят, так что у него нет возможности каминаута. Это все очень печально, а давление на него начинает проявляться. То, что он неумеренно употребляет наркотики и алкоголь, свидетельствует о том, что он очень несчастен из-за того, что не может быть самим собою. Мне его очень жаль».