Владимир Высоцкий - Четыре четверти пути [Сборник]

Альпинисты считали его своим. Верили, что он опытный восходитель. А он увидел горы впервые за два месяца до того, как написал ставшие такими популярными песни о горах.

Люди воевавшие были уверены, что он их боевой товарищ. Такая правда, такая ободранная до крови правда лезла из его военных песен. А ему, когда началась война, исполнилось три года.

Он был мужчина, если хотите. По природе своей, героическому нутру он должен был, вероятно, пойти в моряки, в летчики, в солдаты. Но для этого надо было иметь несколько жизней. Поэтому он в песнях проживал то, что хотел бы прожить в жизни. Он, будучи артистической натурой, как бы становился на мгновение тем, кем хотел быть. Свою несостоявшуюся ипостась находил он в этих песнях.

Но мало хотеть, надо знать. Судя по его песням, он всегда знал предмет досконально. Откуда? У него была изумительная память, а слушать он умел, как никто. Это редкий дар. Мне кажется, неумеющий слушать, слушающий самого себя (таких мы часто встречаем в компании), как художник слова — конченый человек. Ему уже не узнать ничего нового, поскольку ничего не услышать.

Для Володи общение с интересными людьми значило очень много. Он, как поэт, питался тем, что видел и слышал. Для него интересные люди были окном в мир, куда он, перегруженный заботами и обязанностями, не имел легкого доступа. Он искал таких встреч. Однажды пришел к нему человек удивительной судьбы, золотоискатель из Сибири. Я видел, как Володя слушал его. Весь напряженное внимание, боязнь упустить слово из рассказа. Живая реакция на смешное, искренняя боль в глазах, когда речь заходит о несправедливости. И опять добрая улыбка, раскрепощающая собеседника, робевшего поначалу перед любимым поэтом, популярным артистом. Человек этот рассказывал всю ночь.

Володя несколько раз брал гитару, начинал песню, но обрывал ее, откладывал гитару в сторону. Выстраданное другими всегда казалось ему более значительным, чем свое собственное.

Снова обращаюсь к записной книжке. «Август 68-го. Лечу в Красноярск. Оттуда — поездом до станции Мана. Потом — пешком. Глубокой ночью вхожу в село. Оно расположено на берегу саянской речки и называется очень красиво — Выезжий Лог. Бужу всех собак, с трудом нахожу нужный мне дом. Стучу…»

Открыл мне Валерий Золотухин. Они с Володей снимались тут в «Хозяине тайги». В доме темно — ни керосиновой лампы, ни свечки, электричество отключили в одиннадцать часов вечера. Мы обнялись в темноте, Володя первым делом сказал…

Что может сказать разбуженный среди ночи человек, которому в шесть утра вставать на работу? Каждый, наверное, свое. Но я точно знаю теперь, что скажет истинный поэт.

— Какую я песню написал! — сказал Высоцкий.

Валерий протянул ему гитару, я еще рюкзака не снял, а они уже сели рядышком на лавку и запели на два голоса «Баньку». Никогда больше не доводилось мне слышать такого проникновенного исполнения.

Близкий его друг сказал мне однажды. Слова поразили детской искренностью, в таком ведь не часто сознаются.

Он сказал:

— Знаешь, о чем я мечтаю? Чтобы на Володю напали хулиганы, а я оказался рядом…

Если бы Высоцкого спросили, сколько у него друзей, он бы сбился со счета. Но он не подозревал, как много обнаружится их после его смерти. В этом нет ничего удивительного. Он так легко сходился с людьми, так был контактен, как принято нынче говорить, так улыбчив, так расположен к собеседнику, так умел его разговорить, заставить выдать сокровенное, с таким неподдельным интересом слушал его и, расставаясь, так искренне просил не забывать, звонить, навещать, что человек, только что с ним познакомившийся, уходил от него в убеждении, что именно его отметил, выделил из толпы Володя, и навеки записывал Высоцкого в свои близкие друзья.

По-настоящему мы подружились с ним после одного случая. Было это в 66-м, в Баксанском ущелье, в гостинице «Иткол». Слава Высоцкого, магнитофонного певца, тогда еще не перевалила через Кавказский хребет, никто из местных жителей о нем не слышал.

Как-то осенним вечером я играл в баре гостиницы на бильярде. Ввалилась шумная компания подвыпивших местных парней. Атаман этих пьяных придурков, тоже молодой, но совсем седой, вел себя особенно нагло и оскорбительно. Так уж получилось, что мне пришлось ввязаться в драку. Численное превосходство противника особенно не смущало, я был тоже молод, драться в детстве и юности приходилось много, к тому же в баре, как я заметил краем глаза, был кое-кто из съемочной группы — убить не дадут, решил я.

Но прошла минута, вторая, мне уже приходится плохо, а никто из группы и не думает спешить на помощь. И тут появился Володя. Это уж потом, от друзей его детства я узнал, что он всегда был таким — чувство товарищества развито было в нем в крайней степени. В подобных обстоятельствах о последствиях он не думал. Как маленькая упругая торпеда влетел он в кучу малу — я, прижатый в угол, сразу почувствовал, как ослаб натиск, и у меня уже появилась свобода действовать. Вот так, спина к спине, мы кое-как продержались до прихода милиции.

В комнате милиции мы оказались втроем — я, Володя и седой парень, затеявший драку. Под глазом у него светился фингал. Как мы ни доказывали милиционерам, тоже местным, что защищались против нескольких человек, что драку затеяли они, все было бесполезно. Седой парень, показывая пальцем на фингал, твердил одно:

— Посмотри, начальник, кто кого бил!

Получалось, что мы с Володей напали на него и зверски избили.

Володя потом долго вспоминал этого мерзавца. Недели полторы у него болела челюсть, он не только есть, но и петь не мог, что было особенно обидно.

И вот спустя семнадцать лет я снова приехал в этот район выбирать натуру для нового фильма. Многое изменилось за это время. Слава Высоцкого не только перевалила через хребет, но, кажется, навеки поселилась в ущельях. Утро в этом альпинистском районе начинается с громкой трансляции песни Высоцкого, и вечер кончается тем же — перед отбоем радио голосом Высоцкого поет что-нибудь из «Вертикали». Днем лезешь в горы, язык на плече, выберешься на пупырь, осмотришься — какая дикая красота кругом, кажется, нога человеческая не ступала. Вдруг видишь — в скалу вцементирована стальная табличка, на ней выбито:

«Лучше гор могут быть только горы». Высоцкого многие помнят по съемкам «Вертикали», у него тут много истинных и преданных друзей, он, Высоцкий, тут как пароль, любишь его — значит, хороший человек. Ну а «друг Высоцкого» — это уже высокое звание. Как награда.

Наша партнерша по теннису, официантка из шашлычной, пригласила нас на шашлык.

— Обязательно приходите. Наш директор — старинный друг Высоцкого, он для вас постарается.

— Он альпинист? — спросил я.