Дуглас Смит - Распутин. Вера, власть и закат Романовых

Отъезд тревожил Распутина. Он боялся, что его попытаются убить по дороге. До отъезда он отправил Николаю письмо: «Благословение Божие на нас и успехом с нами успех Божий, с нами и горы повинуются, и у врагов наших безумие в сердцах, в очах туман – без сомнения, радость, победа. Обижаюсь о маленьком неудовольствии, небольшом недоразумении. Что-то строят на мне, создают – не надо» 23.

Несмотря на плохое настроение, Распутин снова попытался повлиять на состав правительства. Генерал Алексей Поливанов было гораздо лучшим военным министром, чем отправленный в отставку в июне 1915 и арестованный в конце апреля следующего года Сухомлинов. К весне 1916 года русская армия находилась в гораздо лучшем положении, чем после Великого отступления. Но Поливанов вызвал неудовольствие Александры своей готовностью сотрудничать с Прогрессивным блоком и общественными группами, желающими способствовать военным действиям. Неясно, кто именно предложил генерала Николая Иванова на пост военного министра, Александра или Распутин. Иванов до 17 марта 1916 года был главнокомандующим Юго-Западным фронтом, где впоследствии его сменил Брусилов. Но хотя в середине марта Николай хотел снять Поливанова, к советам жены и Распутина он не прислушался, выбрав на пост военного министра исполнительного, хотя и не самого компетентного генерала Дмитрия Шуваева 24. Все это не мешало Александре и дальше диктовать Николаю, что делать. 30 марта она вновь написала ему письмо с важнейшими инструкциями: «Мой любимый! […]. Ради Бэби мы должны быть твердыми, иначе его наследие будет ужасным, а он с его характером не будет подчиняться другим, но будет сам господином, как и должно быть в России, пока народ еще не образован, – m-r Филипп и Гр. того же мнения».

В тот же день Николай в Ставке принял протопресвитера русской армии и флота, отца Григория Шавельского. Шавельский уже давно добивался аудиенции. Он обсуждал необходимость поговорить с императором о Распутине с генералами Воейковым и Алексеевым. Воейков весной уже пробовал поднимать эту тему, но безуспешно. Впрочем, он посоветовал Шавельскому попробовать, думая, что у священника это получится лучше. Алексеев тоже считал это разумным. Он сказал, что и сам поговорит об этом с царем после Шавельского. Вечером Шавельский пришел в кабинет императора. Он напомнил Николаю, что еще на их первой встрече в 1911 году он поклялся всегда говорить императору правду, несмотря ни на что. А затем Шавельский рассказал императору о том, что говорят о Распутине в армии: что он ведет порочную жизнь, что он пьянствует с «евреями и всякими темными личностями», что он погряз в коррупции и взяточничестве, что он продает военные тайны врагу. Шавельский пересказал Николаю все, что он слышал от офицеров и солдат, ничего не утаив.

Николай слушал его спокойно. Когда Шавельский закончил, царь спросил, не боялся ли он говорить с ним на эту тему, на что священник ответил, что хотя говорить столь неприятные истины ему было тяжело, но страха он никогда не испытывал. Что бы император ни решил, он знает, что выполнил свой долг. Но в последующие дни и недели Шавельский с изумлением заметил, что царь не только не отдалил его от себя, но и стал к нему более внимательным. Он всегда садился рядом с ним за обедом и даже предлагал наполнить его тарелку. Хотя Николай рассказал об этом разговоре Александре, а она передала все Питириму, Шавельский продолжал пользоваться доверием их величеств 25.

Хотя Александра была хорошо расположена к Шавельскому, его слова о Распутине ее расстроили. Через несколько недель, во время пасхальных праздников, она писала Николаю:

Дорогое мое сокровище!

[…]

Испорченность мира все возрастает. Во время вечернего Евангелия я много думала о нашем Друге, как книжники и фарисеи преследовали Христа, утверждая, что на их стороне истина (как они теперь далеки от этого!). Действительно, пророк никогда не бывает признан в своем отечестве. А сколько у нас причин быть благодарными, сколько его молитв было услышано. А там, где есть такой слуга Господа, – лукавый искушает его и старается делать зло и совратить его с пути истины. Если б они знали все зло, которое они причиняют! Он живет для своего государя и России и выносит все поношения ради нас. Как я рада, что мы все были у св. причастия вместе с ним на первой неделе поста! […]

Наш Друг пишет с большой грустью, что, так как его удалили из П.[етрограда], там будет много голодных на Пасху. Он столько раздает бедным – каждая получаемая им копейка идет на них, и это приносит благодать также и тем, кто дал ему деньги. […]

Если Шав. заговорит о нашем Друге или митрополите, будь тверд и дай ему понять, что ты их ценишь и что ты желаешь, чтоб он, услышав истории о нашем Друге, энергично заступился бы за него против всех и запретил говорить об этом. Они не смеют говорить, что у него есть что-либо общее с немцами. Он великодушен и добр ко всем, каким был Христос, независимо от религии, каким и должен быть истинный христианин. И раз ты находишь, что его молитвы помогают переносить испытания, – а у нас было довольно примеров, – они не смеют говорить против него, – будь тверд и заступись за нашего Друга» 26.

Но они посмели говорить против него. Весной отец Шавельский присутствовал на торжественном обеде для нескольких сотен солдат и офицеров Западного фронта. Разговор за обедом, естественно, зашел о Распутине. Шавельский был потрясен, когда генерал Александр Гернгросс громко, чтобы все слышали, сказал: «Я согласился бы шесть месяцев отсидеть в Петропавловской крепости, если бы мне позволили выдрать Распутина. Уж и выдрал бы я этого мерзавца!» Слова его вызвали смех всех собравшихся. Шавельский ушам своим не верил – ведь рядом с Гернгроссом сидел генерал Александр Рагоза, командующий Четвертой армией 27.

Николай вернулся в Царское Село 26 апреля, примерно в то же время, когда Распутин приехал в столицу из Сибири. 6 мая, в день именин императрицы, Распутин встретился с их величествами во дворце. На следующий день Николай вернулся в Ставку 28. В течение последующих пяти месяцев Распутин редко бывал во дворце: с конца апреля до начала октября – всего шесть раз 29.

Распутин вернулся в столицу, чтобы решить проблемы Матрены. Матрене в марте исполнилось восемнадцать. Она была высокой девушкой с пшеничными волосами, яркими голубыми глазами, отличной фигурой – портили впечатление только, по выражению одного из современников, «неправильные черты лица» 30. В ее жизни появились мальчики. Она уже не была девственницей – провела ночь с юным лейтенантом, память о чем наполнила ее «страстным желанием жить более полной жизнью». В то время в ее жизни появился некий Симонико Пхакадзе, грузин, «от которого загорелось мое сердце». Симеона Пхакадзе в дом Распутина привел один из князей Эристовых. Он был «гибким, мужественным и сильным». Матрена вспоминала, что с первого же взгляда «почувствовала себя в его власти» 31. Пхакадзе был кавалерийским офицером, бравым и красивым. За боевые заслуги он был награжден крестом ордена Святого Георгия. Но сердце Матрены покорили его глаза, наполненные «неописуемым огнем и силой, всем пылом любви, всем головокружением опьянения». Распутин часто встречался с ним и однажды даже ездил куда-то с Пхакадзе и Эристовыми. В полицейском донесении 7 июня его описывают так: двадцати пяти – двадцати семи лет от роду, высокий, среднего телосложения, с темно-русыми волосами, прямым носом и небольшими темными усами. Он носил высокие сапоги со шпорами и слегка прихрамывал – боевое ранение лишь усиливало его опасное обаяние 32. Распутин способствовал переводу Пхакадзе в резервные войска в Петроград. Вырубова сообщила Комиссии, что он был «дезертиром, не хотевшим ехать в армию» 33.