Р Гэдни - Говорит Альберт Эйнштейн

— Да что с тобой, Изабелла?

— Трудно объяснить. Давай лучше ограничимся музыкой.

Тем же утром, в начале одиннадцатого, Альберт и его преданный спутник Курт Гёдель — тот худой, сутуловатый человек с букетом роз — совершают неспешный моцион, оживленно беседуя.

Как обычно, прогулка до Института перспективных исследований занимает у них полчаса. Они перечисляют названия цветов, которые попадаются им на пути.

— Форзиция, магнолия звездчатая, магнолия Суланжа. Розовые цветки, фиолетовые, белые, — начинает Эйнштейн.

— Вишня уже цветет, скоро распустятся тюльпаны, нарциссы, зацветет гамамелис и кизил, — подхватывает Гёдель.

— Дела Божьи, — говорит Альберт. — Дела Божьи.

— Дела Божьи, — повторяет Гёдель.

Их коллеги по институту давно подметили, что эти странные на вид приятели общаются между собой абсолютно на равных. Есть что-то дикое в гениальности Гёделя, другое мироощущение, которое притягивает Альберта. Гёдель умело оперирует самыми загадочными философскими и математическими понятиями.

С другой стороны, Гёдель равняется на Альберта как на иудея, пацифиста, социалиста, ученого-философа.

Впрочем, они не всегда находят общий язык, когда дело касается предпочтений в области искусства. Альберт, само собой, преклоняется перед Моцартом и Бахом. У Гёделя свой кумир — Уолт Дисней.

Тем не менее они схожим образом понимают пространство-время, четвертое измерение. Вдобавок Гёдель поддерживает идею о том, что в зависимости от распределения материи структура пространства-времени изгибается и преломляется. Поэтому космический аппарат, двигающийся с достаточной скоростью, может достичь любой точки в прошлом, настоящем или будущем.

Родом из Брунна в Австро-Венгрии, Гёдель окончил Венский университет и получил там место приват-доцента. В 1930-е годы он остался без работы, поскольку нацисты сочли его убеждения «сомнительными». Гёдель сможет претендовать на новую должность только в том случае, если выдержит проверку на «политическую грамотность».

У нацистов уже были подозрения: Гёдель три раза выезжал в США.

После того как в 1936 году одержимый нацистскими идеями студент убивает своего научного руководителя Морица Шлика на ступеньках Венского университета, у Гёделя развивается параноидальный страх убийства.

Через три года его признали годным к военной службе, и тогда он вместе со своей женой Адель, не раздумывая, покидает страну.

По Транссибирской магистрали чета Гёдель добирается до Японии, а оттуда на пароходе в Сан-Франциско, куда они прибывают в марте 1940 года.

Они окончательно обживаются в Принстоне, когда Институт перспективных исследований предлагает Гёделю место, на которое он будет ежегодно переизбираться до 1946 года, пока не получит постоянную преподавательскую должность.

В 1948 году Гёдель становится американским гражданином, но во время собеседования он все-таки заявил, что в Конституции Соединенных Штатов есть немало логических противоречий. Альберт, поручитель, вынужден призвать его закрыть рот и в конце концов уводит его от этой темы избитыми анекдотами.

В Принстоне Гёделя душат острые приступы ипохондрии: детские страхи, связанные с перенесенной ревматической лихорадкой, провоцируют два нервных срыва, в результате которых он еще больше отгораживается от окружающего мира.

К себе он подпускает только Адель. В возрасте двадцати одного года Гёдель познакомился с ней в Вене, когда ей, танцовщице в ночном клубе Der Nachtfalter («Ночная бабочка») на площади Петерсплац, было двадцать семь. Адель успела развестись, даром что католичка. На ее лице темнела довольно приметная родинка. Конечно, родители Гёделя не одобряли такой мезальянс, но терпели.

Казалось, Гёдель напрочь выпал из жизни, когда в его голове поселилась идея, будто холодильник и радиатор выделяют газы, которые отравляют его пищу. Избегая личных контактов, он предпочитает долгие телефонные разговоры по ночам с любым, кто готов его слушать, а если слушателя не находится, он раз за разом пересматривает «Белоснежку» Уолта Диснея на своем шестнадцатимиллиметровом звуковом проекторе «Кодак».

Гёдель настоятельно просит жену не давать ему ничего, кроме масла, детского питания и касторки Флетчера. Но Адель не оставляет попыток переключить его настроения на позитивный лад, поэтому на лужайке перед их домом на Линден-лейн однажды появляется садовая скульптура розового фламинго. Гёдель только пробормотал, что это необычайно мило.

Но главное — за ее мужем пока сохраняется место в институте, который она, впрочем, называет богадельней.

Похоже, только общение с Альбертом возвращает Гёделю душевный покой. Притом что Альберт — самый известный ученый в мире. А имя Гёделя — величайшего логика своего поколения, — по большому счету, миру неизвестно.

Тем утром, весной 1954 года, их маршрут пролегает по кварталам, где почти нет белого населения. Чернокожие местные жители, узнав Альберта, добродушно улыбаются, а он улыбается им в ответ. Когда он покупает мороженое в киоске на Нассау-стрит, прохожие замедляют шаг.

К Альберту подбегает темнокожий мальчонка, размахивая альбомом:

— Можно, пожалуйста, ваш автограф?

— Разве ты меня знаешь? — спрашивает Альберт.

— Вы похожи на доктора Эйнштейна.

Альберт снова раскуривает свою трубку:

— Верно. Дай-ка посмотреть, чьи у тебя тут автографы.

И открывает альбом.

— Ух ты. Идите сюда, Гёдель.

Гёдель видит подпись: Тони Галенто.

— Боксер-тяжеловес, — сообщает Альберт. — Двухтонный Тони Галенто. Живет в Нью-Джерси. Рост метр семьдесят шесть, сто восемь килограммов веса. Двухтонный Тони.

— Неверно утверждать, что он весит две тонны, — замечает Гёдель.

— Благородный спорт — это всегда преувеличение, — говорит Альберт. — В тридцать втором Галенто выиграл десятидолларовую ставку, съев пятьдесят два хот-дога перед боем с Артуром Де Кухом. Секундантам пришлось даже сделать разрезы на его боксерских шортах — иначе они бы на него не налезли. А с Де Кухом он разделался в четыре раунда.

Альберт и мальчик помирают со смеху.

— Гляньте, Гёдель, — автограф Джерри Льюиса. Вы знаете его?

— Нет.

— И Фрэнк Синатра есть. Вы знаете Синатру?

— Он получил «Оскар» за лучшую мужскую роль второго плана, сыграв рядового Анджело Маджо в фильме «Отныне и вовеки веков».

Гёдель подражает Синатре в роли Анджело:

— «Пойдем в укромный угол? У меня с собой есть виски, я спрятал его под майкой».

— Ого, — восклицает мальчик. — Обалдеть!

С заметным немецким акцентом Гёдель начинает петь «Нет лучше бизнеса, чем шоу-бизнес».

Альберт не упускает возможности лишний раз подтянуть и поплясать.