Капитолина Новоселова - Звезда Альтаир

Как-то утром Вяткин уложил в пестрый платок пучок бело-розовой редиски, два огурчика, горстку клубники в листьях, несколько гиацинтов, алую розу, страницу из рукописи Ходжи Хафиза, написанную лет триста тому назад, и двинулся пешком проведать Абу-Саида Магзума.

Абу-Саид Магзум болел каждую весну и каждую осень. Вызванный Вяткиным доктор Ильинский нашел у него чахотку и посоветовал выехать в горы и полечиться кумысом. Но больной не хотел оставить свою семью и отказывался выехать из Самарканда.

Подарок Василия Лаврентьевича был принят с восторгом.

— Я это вырастил сам, — с гордостью сообщил Вяткин.

— Это прекрасно! — воскликнул Абу-Саид. — Человеческий труд во сто крат прекраснее всех его прославлений.

— Жаль, что мой сын болен, — сказал Абду-Каюм Магзум, — он ведь тоже большой любитель выращивать розы. Но бог не дал ему здоровья. Вот был от вас русский доктор, велел пить кумыс. Абу-Саид же от одного запаха кумыса и вида турсука приходит в ужас.

— Ничего, мы его уговорим, — ответил Вяткин.

— Я был бы вам премного благодарен, — поклонился отец, — я пойду по делам, а друзья пусть поведают друг другу свои сокровенные мысли. — Он вновь поклонился, надел кавуши и ушел.

У Абу-Саида Магзума лицо воспалилось от жара, на щеках цвели розы нездорового румянца, губы потрескались от высокой температуры, глаза пылали, как уголья в горящем сандале у его ног. Он лежал под теплым одеялом и вздрагивал от озноба. Глухой влажный кашель рвал его легкие, он тяжело дышал и глотал — по совету доктора Ильинского — кусочки наколотого в пиале льда.

Откинулся на подушки, но ему не лежалось, он был в возбуждении и горячо говорил:

— Как прекрасна жизнь, Василь-ака! Кажется, дай мне сто жизней, я не смогу до конца насладиться красотою мира.

— Вот именно поэтому-то и следует пренебречь какими-то там капризами и надо лечиться, надо ехать в горы и пить кумыс, если это принесет исцеление.

— Ах, Василь! Хорошо отцу говорить «ехать», «ехать». А где взять денег? Ведь и лечение у доктора, и поездка в горы, и пребывание в горах, и одежда для высоких гор — все стоит денег. А я не работаю уже около полугода. Я не смог выполнить заказ для Веселовского и Тизенгаузена, потому и не получил ничего, задержал присланную мне для переписки из Афганистана «Историю Гатыфи», я не смог скопировать для Бартольда всех надписей, а… да что там говорить! Отец тоже ничем не в силах помочь, кроме советов. У него у самого семья. А заработки мударриса — только жалованье. Это не мулла, совершающий требы…

— Ну, довольно, — сказал Вяткин, — от таких разговоров и мыслей действительно можно захворать. Где у вас, друг мой, стоит тот ящик с серебром, который вы подарили мне на свадьбу? Вот этот, что ли?

Он вынул из резной алебастровой ниши шкатулку и поставил ее рядом с больным.

— В этой шкатулке заключены, — шутил Василий Лаврентьевич, — две лошади, кумыс, баранина, горный воздух, словом, все ваше, домулла, здоровье.

Он откинул крышку ящика, доверху набитого ювелирными изделиями, и присел рядом.

— Вы подарили мне все это, не так ли, уважаемый Абу-Саид, сын Магзума?

— Да. Чтобы ваша жена полюбила вас еще больше. У нас так принято.

— Жена пусть любит меня без этих драгоценностей. — Вяткин высыпал украшения на одеяло Абу-Саида и принялся их разбирать, раскладывая на кучки. — Вот эти два браслета с рубинами — две лошади. Для вас и для меня эти сережки с гранатами, немного тускловатые, — наш проезд по железной дороге. Вот этот коралловый марджон и этот тиллякош — ваше пребывание в горах. Впрочем, тиллякош такой тонкой художественной работы, что мы его лучше прибережем на будущее и заменим его двумя увесистыми тумарами. Золотое кольцо с сердоликом и черепаховый гребень мы возьмем с собой. Таким образом, мы с вами вполне можем съездить в горы.

По щекам Абу-Саида катились слезы, он молчал. В раму окна тихонько постучали. Вяткин быстро прикрыл драгоценности уголком одеяла. Вошел Эгам-ходжа. Он принес больному куриную ножку в супе и две палочки зеленого ривоча.

— Что случилось? — спросил он, недоуменно глядя на приятелей.

— Василь-ака не берет нашего подарка, — ответил Абу-Саид. — Совершив для всей улицы Заргарон такое благодеяние, он истратил на это припасенные для свадьбы деньги. А теперь отказывается от подарка.

— Ой, ой, — качал головой Эгам-ходжа, — это несправедливо.

— Вы неправильно поняли меня, — сказал Вяткин, — подарок я беру. Но тем, что принадлежит мне, я хочу распорядиться по-своему. Скажите сами, дорогой Эгам-ходжа, будет ли милая женщина казаться красивее, если на ней будет надето то, что может спасти жизнь друга? Идемте, я готов спросить об этом кого угодно! Пусть мне скажут, что важнее: здоровье Абу-Саида Магзума, превосходнейшего каллиграфа и художника нашего времени, или минутная радость женщины?

Путь Василия Лаврентьевича в горы пролегал через Ош и Иркештам. Он вел через перевал Тирек-Даван к реке Кызылсу и летовкам Алая. До Андижана они намеревались добраться на чужих транспортах, а в Андижане купить собственных лошадей. Дорога на Алай была Василию Лаврентьевичу хорошо знакома, потому что, в бытность свою учителем Ошской русско-туземной школы, он не раз привлекался в качестве переводчика для ведения разного рода дел по уездному правлению. Приходилось ему выезжать и в Гульчу, и в места кочевий.

Абу-Саид ехал поездом впервые, и его поражало все. Он, не отрываясь, смотрел в окно и ни за что не соглашался лечь.

— Но ведь я, Василь-ака, могу что-нибудь пропустить! А жизнь человека так коротка, ему приходится мало что видеть.

— Сразу видно, что вы еще не вполне здоровы, у вас мрачные мысли. Как вы себя чувствуете?

— Хорошо. Я просто забываю о болезни. От одной красоты этой земли можно поправиться.

— Сейчас мы едем в горах, на порядочной высоте, весна еще не разгулялась здесь. А вот за Джизаком начнется равнина, там уже, наверное, пробилась зелень, там еще красивее. Но настоящую весну вы встретите, душа моя, на Алае.

— Мне говорил отец, что Алаем правит женщина. Не путает ли он?

— Нет, не путает. Эту женщину я хорошо знаю. Ее зовут Курбанджан Датхо. Она человек интересной и сложной судьбы.

— Это похоже на старую сказку, Василь-ака.

— Ложитесь, я буду рассказывать вам. Курбанджан родилась в семье Гульчинского киргиза Маматбая. Еще в колыбели она была просватана за мальчика из рода Юваш и, когда подросла, вышла замуж за него. Но нелюбимый человек — наказание для женщины. И Курбанджан выговорила себе право пожить несколько лет у отца, пока стерпится ее нелюбовь к мужу. Как-то во время объезда своего удела красавицу-киргизку увидел Датхо Алимбек, которому от Худоярхана этот удел был дан в правление. Бек так влюбился в Курбанджан, что развел ее с мужем и взял себе в жены.