Капитолина Новоселова - Звезда Альтаир

— Я не смогу выйти замуж и еще по одной причине.

— Какой же?

— Я не смогу полюбить человека обычного. Мне нужен такой человек, который бы целиком посвятил себя какому-нибудь одному большому делу. И не просто прилежному человеку, а одержимому, увлеченному целиком своей работой. А ведь такой на меня не посмотрит. Он уже увлечен.

— Словом, вас может интересовать только цельный человек? Так?

— Да.

Георгий Алексеевич громко захохотал:

— С таким человеком, дорогая Елизавета Афанасьевна, я вас как-нибудь познакомлю. Он так пристально изучает Туркестанский край, что не стрижет волос, не бреется и носит вместо вицмундира ватный узбекский халат, а вместо европейских книг читает самозабвенно мусульманские архивные документы. Я думаю, он может составить ваш идеал, и вы от знакомства с ним получите большое удовольствие. — И он опять громко засмеялся.

Под смех полковника в комнату вошли Назимов с женой, которая встревоженно посмотрела на сестру.

Козья тропка вилась по крутому склону и казалась пунктиром. Петляя, она уходила под самое небо к исчезала, скрываясь в ватных обрывках ползущих по самому перевалу облаков.

Привал кончался. Отряд, отдохнув, двинулся дальше по ущелью, оно становилось все шире и шире. Однообразие черных мрачных круч стало смягчаться проталинами альпийских лугов и рощами ореховых деревьев, стали попадаться березы, черный тополь. На ветвях деревьев с едва распустившейся листвою качались похожие на варежки пушистые гнезда ремеза-ткачика. Птичьи голоса эхом отдавались в ущелье, сливаясь с рокотом ручьев и водопадов. Заросшие гусиным луком и белыми крокусами полянки казались голубыми — это понизу шли грозовые тучи. Горы четко рисовались на фоне заката в свете всходящей с востока полной луны.

В Суфи-Кургане отряд разделился. Внук Алайской царицы Джемшидбек, его отец Карабек, дядя его Хасанбек и несколько киргизов из их свиты решили ехать на Алай, в ставку Датхо, кратчайшей дорогой по урочищам Кызыл-Арт и Ольгин Луг, названный так в честь Ольги Александровны Федченко. Путь их шел через перевал Талдык.

Василия Лаврентьевича сильно беспокоило состояние Абу-Саида: как-то больной перенесет перевалы. Но, как это ни странно, трудный путь для Абу-Саида не был тягостным. По утрам и вечерам температура у него была нормальной. Только душевное состояние казалось угнетенным. Он отрешенными глазами глядел на феерические картины грандиозных гор, они в нем не вызывали никаких эмоций.

При слиянии речек Талдык и Тирек, образующих Гульчу, дорога раздвоилась и развела всадников в разные стороны. Вяткин и Арендаренко взяли на восток и вступили в ущелье бурного Тирека. К концу дня путники оказались возле развалин старого кишлака, строения которого носили название Уйташ и расползались серым заброшенным городищем у подножья перевала Тирек-Даван. Только в двух крайних кибитках были признаки обитания: из труб тянулся дымок.

Арендаренко стал поспешно сгружать с лошадей хурджуны, взвалил их себе на плечо и смело пошел к жилью. Вяткин отправился за ним.

— А! И вы со мною? Сейчас увидите первого мужа вашей знакомой Курбанджан Датхо. Доложу вам, — оригинал! Играет на домбре и поет сказания о киргизских племенах.

— Это называется ойланачи?

— Вот именно. Так вот, когда он женился на просватанной за него по обычаю девушке, этой Курбанджан, то прямо спросил, любит ли она его. И, выяснив, что не любит, оставил в доме ее отца, сказав, что будет ждать, когда полюбит. Так вот это все у них и получилось.

Знакомец Георгия Алексеевича Сад Яров, как оказалось, умер года два тому назад, а в доме зимовала семья его сына Абая. Семья второго сына Зульфикара жила по соседству. Весной они оставляли свою зимовку и откочевывали в горы. Но не в сторону Алая, а в противоположную, к Кашгарским пределам. К алайцам род юваш питал неприязнь и считал этих людей плохими, вероломными. Абай жаловался на непомерные налоги, которыми его и семью его брата облагали волостные управители из семьи Датхо; незаконные поборы, как он говорил, вконец разоряли ювашей.

Арендаренко методически записывал сетования Абая в тетрадь, уточнял и переспрашивал имена, владея довольно сносно киргизским языком и смело объясняясь на простонародном наречии.

Появился традиционный кумыс, хотели заколоть ягненка. Вяткин и Арендаренко категорически запретили это делать, отказались от угощения, только выпили по чашке кумыса, похвалили напиток, и тогда Арендаренко попросил Абая позвать сюда всю его семью. Жену, взрослую дочь, сына его — Атамирека и двух близнецов, едва начавших ходить.

В выношенном, очень старом куйнаке — платье вошла супруга Абая, хозяйка дома. Дочь его застеснялась и дальше притолоки не пошла. Старший сын Атамирек вошел смело и с высоты своих одиннадцати лет оглядел гостей сверху вниз, окинул орлиным взглядом всех присутствующих. На нем был надет бараний тулупчик мехом внутрь, домотканые суконные штаны, подвязанные шерстяной веревкой, и овчинная шапка. Рубахи не было, сапог тоже не было. Босые ноги покрыты цыпками. Близнецы встали на четвереньки и поползли привычным образом по кошме; они были совершенно голыми.

Арендаренко не смущался. Он распаковал свой хурджун, достал оттуда штуку самого дешевого ситца и сказал:

— Я узнал на Гульчинском посту, что меня произвели в генералы. В честь праздника дарю твоим детям, друг мой Абай, их первые штаны. И пусть они теперь всегда ходят в рубашках. — Далее последовал подарок старшему сыну Абая, юноше Атамиреку. Он получил сапоги и рубаху со штанами. Правда, рубаха почему-то была из тонкого голландского полотна, обшитая изящной румынской тесемкою и впору самому Арендаренко, а штаны явно с интендантского склада. Но зато сапоги великолепны: прочные и большие. Супруга хозяина дома и его дочь — невеста получили по штуке бордового и розового ситца и шерстяные платки в розах, каких никогда не цвело ни в одном цветнике мира. Сам Абай получил в подарок двуствольное охотничье ружье и патроны.

Все были довольны, особенно женщины, которые немедленно исчезли, унеся свои наряды, чтобы на свободе полюбоваться яркими платками, которые они то и дело прикладывали к лицу, покрасневшему от счастья.

Наутро кони экспедиции бодро зашагали, набирая высоту, к перевалу Тирек-Даван — границе России и Кашгара. Самая тяжелая часть пути.

Двадцать пять лет ездил Арендаренко по этой дороге. Двадцать пять лет прошло с тех пор, как, прихватив из дома стальное долото, мчался он по оврингу, ежеминутно рискуя свалиться в пропасть, пока не поравнялся с черной отвесной гладкой стеною, уходившей под самые облака и низвергавшейся в бездонную мглу ущелья. Внизу, под узким оврингом, клокотал поток, туда летели снежные обвалы, гремели с круч ледяные водопады, с камня на камень перелетали горные козлы — архары, прямые в полете, как золотая стрела.