Капитолина Новоселова - Звезда Альтаир

На самом деле — нет, не восходит родословная мелкопоместных эмиров из Шахрисабза к Чингисхану! Вяткин улыбается: он разгадал хитрость тимуридов, пышная родословная приписана Тимуру для того, чтобы никто не мог оспаривать их права на государственную власть в Туркестане. Заботы о бренном перед лицом вечности…

Вот и у Василия Лаврентьевича Вяткина, небольшого чиновника Туркестанского департамента, тоже заботы о вечности. Раз уж никому нет дела до беды, нависшей над шедевром восточной архитектуры — что ж, он отдаст на ее ремонт свое жалование. И бухарский мастер Усто Пулад укрепит за эти небольшие деньги свод разрушающейся усыпальницы. Пусть стоит на радость человеческому взору. До лучших времен.

Високосный год начала империалистической войны совпал с годом Змеи восточного летосчисления. Зловещий год! Он связан в преданиях с вереницей бед и несчастий — засухой и наводнением, неурожаем и бескормицей, голодом и болезнями.

Переменился и Василий Лаврентьевич. Лицо его сделалось жестким, костистым, борода поседела, стала клочковатой, появилось в ней что-то стариковское, патриархальное. Лоб оголился, над ним свисали все еще густые, но уже припорошенные инеем волосы. У глаз — морщины, зато взгляд их — острее и проницательнее.

Разрушение университета в бельгийском городе Лувене и разгром Реймса, с его знаменитым готическим собором, произвели на Вяткина удручающее впечатление. И надумал он, после многих бессонных ночей, выступить с «Прокламацией в защиту памятников старины и культуры».

С огромным воодушевлением написал он свою прокламацию! Ему казалось: уж теперь-то все встанет на место. Он — член Русского комитета для изучения Средней и Восточной Азии и Лондонского королевского географического общества. Его услышат — и поймут…

В ту минуту, когда Василий Лаврентьевич, торопясь отослать, вкладывал в конверт прокламацию, дверь без стука отворилась — и в кабинет вошел бледный, как смерть, Эгам-ходжа:

— Брата убили. В Джизаке во время восстания.

Вяткин с горьким недоумением взглянул на конверт — и бросил его. Что дадут призывы? Надо работать.

Василий Лаврентьевич беседовал с гончарами Самарканда. Искусство самаркандских кулолей-гончаров в последние века упало. С появлением фарфоровой посуды, которая крепко вошла в быт и обиход Востока, гончары в редких домах сохранили семейное ремесло. Но старики, носители секретов ремесла, знали порядочное количество рецептов поливы, приготовления черепка, который бы не давал трещин и прочно держал глазурь, технологию кашинных плиток, которая прославила самаркандские мозаики и сделала изразцовые одежды самаркандских зданий более нарядными и долговечными. Гончары даже пробовали их делать и показывали Вяткину. Но никто не мог добиться достаточной прочности изразца. Сочные же краски старых изразцов и за пятьсот лет не поблекли.

Однажды, работая по реставрации Рухабада, глиняного мавзолея, построенного Тимуром над могилой шейха Бурхануддина Сагарджи — покровителя самаркандских гончаров, Вяткин разговорился со служителем усыпальницы. Мулла Хакбар показал ему сохранившуюся у него рисалю — устав этого цеха.

Наряду с ритуальными молитвами, в рисале приводились описания некоторых процессов производства. В частности, сообщалось, что обжиг кашинной плитки ведется в отдельной печи. Печь следует топить отборными видами кустарников, это влияет на результаты обжига. Из деликатности Василий Лаврентьевич не стал просить муллу Хакбара продать ему рисалю. Хорошо уже, что тот разрешил переписать нужное место. Вяткин решил соорудить в одной из медресе эту особую печь.

…То мартовское утро было ясным. Прошедший дождь смыл остатки снега, обнажились набухшие почки деревьев, капли алмазами повисли на концах цветочных бутонов. Сияли лаком изразцов купола и минареты, золотом искрились мозаичные панно порталов и арок, как говорил поэт — «спорили с небом голубизною и с бирюзой — бирюзою».

Василия Лаврентьевича ждали во дворе мечети Тилля-кари, где в углу, в старой келье, сложили новую печь, Усто-Турсун, Усто-Гулом, Мухаммед-Бобо. Это они возвели хитрое гончарное сооружение усложненной конструкции, с четырьмя топками и шестью трубами, с лабиринтом ходов для циркуляции жара и керамическими обкладками из огнеупора. Все они были потомственными гончарами. Это их предки возводили сказочные постройки Тимуровой столицы.

В свое время Василий Лаврентьевич писал о медресе Мирзы Улугбека:

«Изразцовая облицовка здания разнообразна и доведена до высокой степени художественности и декоративного совершенства, представляя собою сочетание геометрического и растительного орнамента с каллиграфическими разных почерков письменами несравненной красоты и блеска». «Изразцовая облицовка его по силе, сочности, свежести и чистоте превосходна», — пишет он о Гур-Эмире.

«Общий вид мавзолеев поражает своей красочностью, нарядностью и благородным изяществом изразцовых одежд, — изображает он галерею Шах-и-Зинда, — они бесподобны по общему эффекту, по неожиданной новизне сюжетов. Богатство деталей их поразительно, здесь наиболее пышно развернулось искусство больших мастеров, зрелое творчество таланта… Но цельность первоначального очарования их со временем утратилась, — сетует он далее, — выкрошившиеся ажурные изразцы и тонкие инкрустации не восстановлены, гнезда их зияют пустотою, порталы покосились, купола осели, минареты накренились…»

Василий Лаврентьевич толкнул дверь и вошел. Гончары, по обычаю, молились, — это им предписывал их устав. Они даже не повернули головы — все знали: пришел Вазир. Приглядевшись, Василий Лаврентьевич убедился, что партия кашинных плиток уже заложена в печь, около топки заготовлена охапка саксаула, около другой — охапка сухого янтака. Стоило только чиркнуть спичкой. Но этого делать нельзя: надо дождаться огня, который принесут из печи соседа-гончара. Мастера, закончив молитву, повернулись к Вяткину.

— Это вы, Вазир? — улыбнулся Мухаммед-бобо. — Очень кстати пришли.

— Мог ли я не прийти?

— Да, конечно. Ваши заботы, Вазир, о красоте древних построек вошли в поговорку и стали достойны памяти самого Шахмурад-бия, при жизни признанного святым за подобные заботы.

— Когда вы умрете, Вазир, — пусть это произойдет еще не скоро! — вас следует похоронить у подножия мавзолея Куссам-бин Аббаса, — вмешался тихий Усто-Турсун.

— Я не хочу умирать, Усто!

— Пусть Вазир зажжет огонь — пора, — сказал мрачный Усто-Гулом.

Накалывая пальцы, Василий Лаврентьевич положил в топку охапку янтака, произнес «бисмилля» и поднес лучинку. Пламя заплясало, из всех шести труб полетели искры.