Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

У меня передъ революціей не было ни фабрикъ, ни заводовъ, ни имѣній, ни капиталовъ. Я не потерялъ ничего такого, что можно было бы вернуть, какъ, допустимъ, въ случаѣ переворота, можно было бы вернуть домъ. Но я потерялъ 17 лѣтъ жизни, которые безвозвратно и безсмысленно были ухлопаны въ этотъ сумасшедшій домъ совѣтскихъ принудительныхъ работъ во имя міровой революціи, въ жульничество, которое диктовалось то голодомъ, то чрезвычайкой, то профсоюзомъ — а профсоюзъ иногда не многимъ лучше чрезвычайки. И, конечно, даже этими семнадцатью годами я еще дешево отдѣлался. Десятки милліоновъ заплатили всѣми годами своей жизни, всей своей жизнью...

Временами появлялась надежда на то, что на россійскихъ просторахъ, удобренныхъ милліонами труповъ, обогащенныхъ годами нечеловѣческаго труда и нечеловѣческой плюшкинской экономіи, взойдутъ, наконецъ, ростки какой-то человѣческой жизни. Эти надежды появлялись до тѣхъ поръ, пока я не понялъ съ предѣльной ясностью — все это для міровой революціи, но не для страны.

Семнадцать лѣтъ накапливалось великое отвращенье. И оно росло по мѣрѣ того, какъ росъ и совершенствовался аппаратъ давленія. Онъ уже не работалъ, какъ паровой молотъ, дробящими и слышными на весь міръ ударами. Онъ работалъ, какъ гидравлическій прессъ, сжимая неслышно и сжимая на каждомъ шагу, постепенно охватывая этимъ давленіемъ абсолютно всѣ стороны жизни...

Когда у васъ подъ угрозой револьвера требуютъ штаны — это еще терпимо. Но когда отъ васъ подъ угрозой того же револьвера требуютъ, кромѣ штановъ, еще и энтузіазма, — жить становится вовсе невмоготу, захлестываетъ отвращеніе.

Вотъ это отвращеніе толкнуло насъ къ финской границѣ.

Долгое время надъ нашими попытками побѣга висѣло нѣчто вродѣ фатума, рока, невезенья — называйте, какъ хотите. Первая попытка была сдѣлана осенью 1932 года. Все было подготовлено очень неплохо, включая и развѣдку мѣстности. Я предварительно поѣхалъ въ Карелію, вооруженный, само собою разумѣется, соотвѣтствующими документами, и выяснилъ тамъ приблизительно все, что мнѣ нужно было. Но благодаря нѣкоторымъ чисто семейнымъ обстоятельствамъ, мы не смогли выѣхать раньше конца сентября — время для Кареліи совсѣмъ не подходящее, и передъ нами всталъ вопросъ: не лучше ли отложить все это предпріятіе до слѣдующаго года.

Я справился въ московскомъ бюро погоды — изъ его сводокъ явствовало, что весь августъ и сентябрь въ Кареліи стояла исключительно сухая погода, не было ни одного дождя. Слѣдовательно, угроза со стороны карельскихъ болотъ отпадала, и мы двинулись.

Московское бюро погоды оказалось, какъ въ сущности слѣдовало предполагать заранѣе, совѣтскимъ бюро погоды. Въ августѣ и сентябрѣ въ Кареліи шли непрерывные дожди. Болота оказались совершенно непроходимыми. Мы четверо сутокъ вязли и тонули въ нихъ и съ великимъ трудомъ и рискомъ выбирались обратно. Побѣгъ былъ отложенъ на іюнь 1933 г.

8 іюня 1933 года, рано утромъ, моя belle-soeur Ирина поѣхала въ Москву получать уже заказанные билеты. Но Юра, проснувшись, заявилъ, что у него какія-то боли въ животѣ. Борисъ ощупалъ Юру, и оказалось что-то похожее на аппендицитъ. Борисъ поѣхалъ въ Москву "отмѣнять билеты", я вызвалъ еще двухъ врачей, и къ полудню всѣ сомнѣнія разсѣялись: аппендицитъ. Везти сына въ Москву, въ больницу, на операцію по жуткимъ подмосковнымъ ухабамъ я не рискнулъ. Предстояло выждать конца припадка и потомъ дѣлать операцію. Но во всякомъ случаѣ побѣгъ былъ сорванъ второй разъ. Вся подготовка, такая сложная и такая опасная — продовольствіе, документы, оружіе и пр. — все было сорвано. Психологически это былъ жестокій ударъ, совершенно непредвидѣнный и неожиданный ударъ, свалившійся, такъ сказать, совсѣмъ непосредственно отъ судьбы. Точно кирпичъ на голову...

Побѣгъ былъ отложенъ на начало сентября — ближайшій срокъ поправки Юры послѣ операціи.

Настроеніе было подавленное. Трудно было идти на такой огромный рискъ, имѣя позади двѣ такъ хорошо подготовленныя и все же сорвавшіяся попытки. Трудно было потому, что откуда-то изъ подсознанія безформенной, но давящей тѣнью выползало смутное предчувствіе, суевѣрный страхъ передъ новымъ ударомъ, ударомъ неизвѣстно съ какой стороны.

Наша основная группа — я, сынъ, братъ и жена брата — были тѣсно спаянной семьей, въ которой каждый другъ въ другѣ былъ увѣренъ. Всѣ были крѣпкими, хорошо тренированными людьми, и каждый могъ положиться на каждаго. Пятый участникъ группы былъ болѣе или менѣе случаенъ: старый бухгалтеръ Степановъ (фамилія вымышлена), у котораго заграницей, въ одномъ изъ лимитрофовъ, осталась вся его семья и всѣ его родные, а здѣсь, въ СССР, потерявъ жену, онъ остался одинъ, какъ перстъ. Во всей организаціи побѣга онъ игралъ чисто пассивную роль, такъ сказать, роль багажа. Въ его честности мы были увѣрены точно такъ же, какъ и въ его робости.

Но кромѣ этихъ пяти непосредственныхъ участниковъ побѣга, о проектѣ зналъ еще одинъ человѣкъ — и вотъ именно съ этой стороны и пришелъ ударъ.

Въ Петроградѣ жилъ мой очень старый пріятель, Іосифъ Антоновичъ. И у него была жена г-жа Е., женщина изъ очень извѣстной и очень богатой польской семьи, чрезвычайно энергичная, самовлюбленная и неумная. Такими бываетъ большинство женщинъ, считающихъ себя великими дипломатками.

За три недѣли до нашего отъѣзда въ моей салтыковской голубятнѣ, какъ снѣгъ на голову, появляется г-жа Е., въ сопровожденіи мистера Бабенко. Мистера Бабенко я зналъ по Питеру — въ квартирѣ Іосифа Антоновича онъ безвылазно пьянствовалъ года три подрядъ.

Я былъ удивленъ этимъ неожиданнымъ визитомъ, и я былъ еще болѣе удивленъ, когда г-жа Е. стала просить меня захватить съ собой и ее. И не только ее, но и мистера Бабенко, который, дескать, является ея женихомъ или мужемъ, или почти мужемъ — кто тамъ разберетъ при совѣтской простотѣ нравовъ.

Это еще не былъ ударъ, но это уже была опасность. При нашемъ нервномъ состояніи, взвинченномъ двумя годами подготовки, двумя годами неудачъ, эта опасность сразу приняла форму реальной угрозы. Какое право имѣла г-жа Е. посвящать м-ра Бабенко въ нашъ проектъ безъ всякой санкціи съ нашей стороны? А что Бабенко былъ посвященъ — стало ясно, несмотря на всѣ отпирательства г-жи Е.

Въ субъективной лойяльности г-жи Е. мы не сомнѣвались. Но кто такой Бабенко? Если онъ сексотъ, — мы все равно никуда не уѣдемъ и никуда не уйдемъ. Если онъ не сексотъ, — онъ будетъ намъ очень полезенъ — бывшій артиллерійскій офицеръ, человѣкъ съ прекраснымъ зрѣніемъ и прекрасной оріентировкой въ лѣсу. А въ Кареліи, съ ея магнитными аномаліями и ненадежностью работы компаса, оріентировка въ странахъ свѣта могла имѣть огромное значеніе. Его охотничьи и лѣсные навыки мы провѣрили, но въ его артиллерійскомъ прошломъ оказалась нѣкоторая неясность.