Атанас Семерджиев - ...И многие не вернулись

Примерно 20 апреля Баненкин снова встречался с Бечевым, и они обсуждали боевую работу…»

В других полицейских материалах говорилось об участии Баненкина в работе подпольных окружных конференций, в доставке оружия, организации боевых групп и убийстве Мачо Генова.

Полиции не удалось раскрыть связи Баненкина с воинскими частями, где он создал сильную организацию, насчитывавшую в своих рядах многих офицеров, а также его связи с другими районами округа. Но и того, что они узнали, оказалось достаточно, чтобы привести полицейских в изумление. Кто мог допустить, что трактирщик с Софийской улицы такой опасный и опытный конспиратор!

Его подвергли пыткам, которые трудно описать, ибо они превосходят все, что может себе представить нормальный человек. Но никаких новых показаний полиции не удалось вырвать у него. На протокол допроса высший полицейский начальник наложил резолюцию:

«Ерунда! Нам нужен состав окружного комитета партии, данные о деятельности каждого члена этого комитета и, в частности, о том, чем специально занимался Баненкин! Сведения об убийстве Генова и саботаже на фабрике!»

В последний раз его вывели на допрос в ночь на 13 июня. Через четыре часа его принесли в камеру завернутым в одеяло и бросили на пол. Это было чудовищное зрелище: голова словно вдавлена в грудь, череп продырявлен, язык вывалился, изо рта текла кровь. И на сей раз Динко ничего не сказал. Впоследствии кто-то из полицейских начальников написал на его старых показаниях: «Да человек ли это или железо?»

На следующее утро арестованные, которых вывели к водоразборной колонке, увидели, как несколько полицейских сколачивают гроб.

В те дни командование отряда имени Антона Иванова ничего не знало о тяжелом провале, и группа партизан ждала около Паталеницы встречи с секретарем окружного комитета партии Любеном Гумнеровым и Динко Баненкиным. В числе вышедших на эту встречу был и я.

Шли дни, а из города никто не приходил. Не переставая лил дождь, и все промокли до нитки. Нельзя было разжечь костер, чтобы обсушиться, так как мы прятались среди низкорослых кустов в открытом поле. Все это только усиливало в нас чувство досады на виновников нашего бесполезного ожидания.

Однажды вечером пришли два товарища из Паталеницы. Поставили перед нами корзину с черешнями и несколькими буханками хлеба и сообщили, что встреча с товарищами из окружного комитета партии не состоится. Они рассказали о провале, и наш небольшой партизанский лагерь словно замер. Лев Желязков, новый комиссар отряда, снял очки и долго-долго протирал стекла. Всем было тяжело. Нас переполняло чувство вины за наши несправедливые упреки в адрес товарищей, не явившихся на встречу.

Больше нам нечего было делать около Паталеницы. Мы расстались с подпольщиками из села и пошли в горы над Батаком.

У гроба Динко Баненкина в Пазарджике собрались немногие — одни из его товарищей скрывались в горах, другие находились в тюрьмах и концентрационных лагерях. Дети Динко поверили взрослым, что их отец только уснул, но недоумевали, почему же плачут над спящим. Девочка, только недавно оправившаяся после тяжелой болезни, ощупывала гроб и непрестанно бормотала:

— Батя Динко… Батя Динко…

Когда сняли крышку гроба, она отскочила назад и закричала:

— Это не батя Динко!..

Обо всем этом я узнал после 9 сентября, но мне кажется, будто я тогда находился там. И в ушах звучит детский крик, вобравший в себя ужас того страшного времени, когда полицейская блокада, как обручем, стягивала города, когда зловещие выстрелы разрывали темноту ночи и деревенские собаки тревожно выли вслед уводимым полицией хозяевам. Слезы лились во многих домах. А дети, не способные понять смысл трагических событий, продолжали звать своих отцов…

Крестьяне из Величково были люди суровые и дерзкие. Полиция подозревала, что, хотя они и ездят на базар, возят на поля навоз, пашут и жнут, вроде бы целиком поглощенные своими повседневными крестьянскими заботами, у них есть и другая, скрытая жизнь. Полиция пыталась проникнуть в их тайну, подступалась со всех сторон, но взаимная солидарность создала вокруг величковцев непроницаемую стену. Возможно, это явилось одной из причин, породивших в них обманчивое чувство, что власти бессильны. Это придавало им решительности, даже дерзости, и так шло, пока в феврале 1944 года не наступила трагическая развязка.

Все началось в атанасов день — день, когда с незапамятных времен люди празднуют приход весны.

Иван Чалыков, человек добрый, мягкий, но с величковской бунтарской закваской, у которого я скрывался еще весной 1942 года, когда перешел на нелегальное положение, решил отпраздновать именины своей жены Атанасы. Он собрал родственников и друзей, накрыл стол, и в кувшинах забулькало горячащее кровь пазарджикское вино. Люди ели и пили, и глаза у них блестели не столько от вина, сколько от воодушевления: «околевающий конь», как они называли фашистскую власть, хотя еще и брыкается, но лягнуть их уже не может. Своими заскорузлыми пальцами Иван Чалыков разламывал караваи хлеба, разливал вино, а посуда в шкафу позванивала, словно откликаясь на множество громких голосов.

Поздно ночью во дворе залаяли собаки. Иван встал — в расстегнутой безрукавке, низкорослый, с обветренным вспотевшим лицом:

— Запоздалые гости — тоже желанные гости…

Он пошел к двери, но не успел протянуть руку, чтобы ее открыть и сказать «Добро пожаловать», как дверь распахнулась, и на пороге появились вооруженные жандармы.

Атанаса вскочила, теребя передник, щеки ее заметно побледнели. Иван молча посмотрел на нее, потом на жандармов.

— За мной пришли, что ли? — спросил он.

Ему не ответили. И от этого в горнице стало еще тягостнее.

Ивана вывели на улицу. Гости стали расходиться, не смея посмотреть друг другу в глаза, а Атанаса прислонилась к двери, кусая себе руку, чтобы не закричать.

В ту же ночь арестовали Лазара Праждарова, Гроздана Рошлева, Димитра Найденова и Димитра Чавдарова. Еще недавно они были партизанами, но осенью 1943 года, поверив объявленной амнистии, сдались. Полиция оставила их на свободе, рассчитывая ввести в заблуждение и других партизан. Но никто не последовал их примеру, и «благодетели» решили прекратить эту игру.

Всех четверых постигла поистине трагическая участь. Презираемые своими, к которым уже не могло быть возврата, унижаемые людьми, у которых они попросили милости, в конце концов они оказались перед лицом неминуемой гибели.

Около полуночи их на грузовике увезли на берег Тополницы. Возле моста на Пазарджикском шоссе машина остановилась. Вдали сквозь оголенные ветви верб мерцали отсветы огней города, в садах белели пятна не растаявшего еще снега.