Франсуа Шатобриан - Замогильные записки

И вот уже — топ-топ! — носилки Бенжамена Констана и белый конь Луи-Филиппа, полуошиканные, полупрославленные, плетутся с Гревской политической фабрики [31c]назад во Дворец торгашей [31d]. «В тот самый день, — говорит г‑н Луи Блан о 31 июля, — неподалеку от Ратуши на борт корабля, на мачте которого реял черный флаг, грузили трупы. Народ, толпившийся на берегу Сены, молча смотрел, как их укладывают штабелями и прикрывают соломой».

Рассказывая о том, как штаты, созванные Лигой, измышляли себе короля [31e], Пальма-Кайе восклицает: «Вообразите себе, прошу вас, какой могли бы дать ответ мэтр Матьё Делоне, г‑н Бюше, кюре из церкви Святого Бенуа и прочие людишки того же пошиба, когда бы узнали, что в их власти посадить на французский престол любого короля, какого им заблагорассудится!.. Истинные французы испокон веков презирали этот способ избирать королей, делающий их господами и слугами разом».

Филипп еще не испил чашу испытаний до дна; еще не одну руку предстояло ему пожать, не одно объятие снести, не один воздушный поцелуй послать прохожим, не один низкий поклон отвесить и не единожды в угоду толпе пропеть «Марсельезу» с балкона Тюильрийского дворца.

Утром 31 июля многие республиканцы собрались в редакции «Насьональ»: узнав о назначении герцога Орлеанского королевским наместником, они пожелали выяснить, каковы взгляды этого принца, намеревающегося стать французским монархом против воли народа. Г‑н Тьер провел республиканцев в Пале-Руаяль; в депутацию входили господа Бастид, Тома, Жубер, Кавеньяк, Марше, Дегузе, Гинар. Вначале герцог наговорил им множество красивых слов о свободе. «Пока вы еще не король, — отвечал ему Бастид, — выслушайте правду; скоро подле вас останутся одни льстецы». «Ваш отец, — добавил Кавеньяк, — цареубийца, как и мой; это кладет на вас особый отпечаток». Обмен любезностями касательно цареубийства завершился репликой Филиппа, заметившего — впрочем, вполне справедливо, — что есть вещи, о которых следует помнить, чтобы их не повторять.

В беседу вступили новоприбывшие республиканцы, не поспевшие утром в редакцию «Насьональ». Г‑н Трела сказал Филиппу: «Все решает народ; ваша власть — временная; народ должен высказать свою волю: спросите вы его мнения или нет?»

Дабы прекратить эти опасные речи, г‑н Тьер похлопывает по плечу г‑на Тома со словами: «Не правда ли, монсеньор, из него выйдет отличный полковник?» — «Совершенно верно», — отвечает Луи-Филипп. «Что он такое говорит? — возмущаются республиканцы.— Неужели он принимает нас за стадо продажных тварей?» Со всех сторон раздаются растерянные и сбивчивые возгласы: «Это какое-то вавилонское столпотворение! И этого человека называют королем-гражданином! Республика? Так правьте с помощью республиканцев!» Г‑н же Тьер восклицает: «Хорошенькую встречу я устроил!»

Затем в Пале-Руаяле появился новый гость: гражданин де Лафайет едва не задохнулся в объятиях своего короля. Все друзья дома млели от восторга.

Люди в куртках стояли в почетном карауле, люди в фуражках отдыхали в гостиных, люди в блузах пировали за одним столом с принцами и принцессами; королевский совет заседал в зале, где стояли только стулья и ни одного кресла; слово предоставляли всем желающим; Луи-Филипп, сидя между г‑ном де Лафайетом и г‑ном Лаффитом и обнимая их обоих за плечи, лучился равенством и счастьем.

Я хотел бы с большей серьезностью живописать все эти сцены, приведшие к великой революции, или, говоря точнее, ускорившие великое преобразование мира; но я был их очевидцем; депутаты же, принимавшие в них непосредственное участие, не могли избавиться от некоторого смущения, рассказывая мне о том, как 31 июля они смастерили для Франции… короля.

Гугеноту Генриху IV предъявляли требования, не умалявшие его величия и законные, если речь идет о королевском престоле [31f]; ему напоминали, что «святой Людовик был причтен к лику святых не в Женеве, а в Риме, что если король не исповедует католической веры, он не вправе первенствовать среди христианских королей, что негоже королю молиться иначе, чем молится его народ, что король, не являющийся католиком, не может быть коронован в Реймсе и похоронен в аббатстве Сен-Дени».

Чего требовали от Филиппа перед последним туром голосования? Большего патриотизма.

Нынче, когда революция уже свершилась, напоминания о том, с чего она началась, кажутся многим людям оскорбительными; люди эти дорожат своим новым положением и видят клеветника во всяком, кто отказывает истокам в степенности финала.

Когда голубка помазала Хлодвига на царство, когда длинноволосых франкских королей возносили вверх на щитах [320], когда измлада добродетельный Святой Людовик при короновании смиренно поклялся употреблять власть не иначе как во славу Божию и для блага своего народа, когда Генрих IV, вступив в Париж, направил свои стопы в собор Парижской Богоматери и пал ниц пред алтарем, подле которого показался либо привиделся толпе прекрасный отрок, принятый всеми за королевского ангела-хранителя, — тогда, не спорю, королевский венец был священен; хоругвь покоилась в небесном ковчеге. Но с тех пор, как посреди площади, на глазах толпы, под барабанный бой монарх с остриженными волосами и связанными за спиной руками склонил голову на плаху [321], с тех пор, как другой монарх на другой площади под бой того же барабана принялся выклянчивать у черни голоса на случай своего избрания , кто может питать хоть какие-нибудь иллюзии относительно королевской власти? Кто может верить, что короли, воссевшие на этом истерзанном и опозоренном престоле, хранят власть над миром? Какой уважающий себя человек согласится испить ту чашу стыда и отвращения, какую Филипп опорожнил залпом, даже не поморщившись? Европейские монархии продолжали бы жить, если бы не погибла их мать — французская монархия, дщерь святого мученика и великого политика; однако бесценные семена были развеяны по ветру: отныне нива вечно пребудет бесплодной.

{Король покидает Сен-Клу и направляется в Рамбуйе; герцогиня Ангулемская прибывает в Трианон; поведение европейских послов, которые прежде подталкивали Карла X к принятию ордонансов, а теперь изменили ему и признали новое правительство}

Я давно уже питаю убеждение, что дипломатические корпусы, появление которых относится к эпохам, когда господствовало иное право, нежели ныне, ничем не связаны с новым обществом: сегодня представительное правление, новшества, облегчившие сообщение между странами, позволяют министрам обсуждать государственные дела непосредственно либо через консульских служащих, число которых следовало бы увеличить, прибавив им жалованья: ведь в наши дни Европа — континент промышленный. Титулованные шпионы с непомерными притязаниями, вмешивающиеся в любое дело, дабы вернуть себе ускользающее значение, способны лишь вносить смуту в сердца и умы министров той страны, где они аккредитованы, и обольщать иллюзиями своих покровителей.