Франсуа Шатобриан - Замогильные записки

Заметки, превратившиеся впоследствии в брошюру «О Бонапарте и Бурбонах». — Я переселяюсь на улицу Риволи. — Великолепная французская кампания 1814 года

Во второй книге этих «Записок» сказано (речь идет о том времени, когда я возвратился из Дьеппа, где жил в изгнании):

«Мне позволили вновь поселиться в моей Долине. Земля дрожит под пятой иноземных солдат: подобно древним римлянам, я пишу под грохот нашествия варваров. Днем я покрываю бумагу фразами столь же тревожными, что и события этого дня; ночью, когда эхо пушечных залпов затихает в пустынных лесах, я вновь окидываю взором мирные годы, покоящиеся в могиле, и возвращаюсь к воспоминаниям моего безмятежного детства».

Эти тревожные фразы, которые я записывал днем, представляли собою заметки, касающиеся тогдашних событий; соединенные под одной обложкой, они составили мою брошюру «О Бонапарте и Бурбонах». Я безмерно высоко ставил гений Наполеона и отвагу наших солдат, поэтому мысль о том, что Францию спасет нашествие чужеземцев, даже не приходила мне в голову: я полагал, что нашествие это, напомнив Франции об опасности, которой подвергает ее честолюбие Наполеона, поднимет мое отечество на борьбу, и спасение Франции станет делом рук самих французов. Руководствуясь этим убеждением, я и писал мои заметки; я хотел, чтобы наши политические собрания, в случае если бы мы остановили продвижение союзных войск и решились избавиться от великого властителя, сделавшегося губителем своей страны, знали, в чем искать спасения; прибежищем казалась мне власть, которой повиновались в течение восьми столетий наши предки, видоизмененная в соответствии с духом нынешнего времени: если гроза застает нас возле старого дома, мы укрываемся под его крышей, пусть даже он наполовину развалился.

Зимой 1813–1814 года я нанял квартиру на улицу Риволи, напротив решетки Тюильрийского сада, близ которой я узнал о смерти герцога Энгиенского. В ту пору здесь виднелись лишь своды, выстроенные правительством, да несколько отдельно стоящих домов, боковые стены которых покрывало каменное кружево штрабов [1de].

Лишь бедствия, обрушившиеся на Францию, удерживали меня от сближения с Наполеоном, который, едва начав действовать, неизменно вызывал мое восхищение, то был самый возвышенный гений деятельности, какой когда-либо существовал; первая, итальянская, и последняя, французская, кампании Наполеона (исключая Ватерлоо) прекраснейшие его свершения; в первой из них он уподобился Конде, во второй Тюренну, в первой выказал себя великим полководцем, во второй великим человеком; однако окончились эти кампании по-разному: первая подарила ему империю, вторая отняла. Как ни шатко, как ни зыбко сделалось его положение в последние часы пребывания у власти, вырвать у него бразды правления было не легче, чем вырвать зубы у льва, — для этого потребовались совместные усилия всей Европы. Имя Наполеона звучало еще столь грозно, что, переходя Рейн, вражеские армии трепетали от ужаса; солдаты то и дело оглядывались назад, дабы удостовериться, что им есть куда отступать; даже овладев Парижем, они все еще не избавились от страха. Александр, вступив во Францию, бросал взгляды в сторону России, завидовал тем, кто имеет возможность вернуться домой, а в письмах к матери делился тревогами и сожалениями.

Наполеон разбивает русских при Сен-Дизье, пруссаков и русских при Бриенне, словно желая почтить память своего ученичества [1df]. Он наносит поражение силезским войскам при Монмирайле и Шампобере, обращает в бегство половину огромной армии под Монтро. Он вездесущ, он дает врагам отпор повсюду, он бьется с колоннами, окружающими его со всех сторон. Союзники предлагают перемирие; Бонапарт рвет в клочья предварительные условия мирного договора и восклицает: «Я ближе к Вене, чем австрийский император к Парижу!»

Россия, Австрия, Пруссия и Англия, ища взаимной поддержки, заключили в Шомоне новый договор о союзе; однако в глубине души главы всех четырех держав, встревоженные сопротивлением Бонапарта, подумывали об отступлении. В Лионе под боком у австрийцев формировалась новая армия; на юге маршал Сульт сдерживал англичан; на Шатильонском конгрессе [1e0], распущенном лишь 15 марта, все еще шли переговоры. Бонапарт выгнал Блюхера с Краонских высот. 27 февраля в Бар-сюр-Об армия союзников одержала победу лишь благодаря численному перевесу. Бонапарт, получив пополнение, вновь, хотя и ненадолго, отбил у союзников Труа. Из Краонна он бросился в Реймс. «Нынче ночью, — сказал он, — я заеду за своим тестем [1e1]в Труа».

20 марта разгорелся бой близ Арси-сюр-Об. Артиллерия вела непрерывный огонь; один снаряд упал прямо перед расположением гвардейского каре; гвардейцы слегка попятились: Бонапарт бросился к снаряду, фитиль которого еще дымился; он пришпорил коня, тот нагнул голову к снаряду, и в этот миг смертоносное пламя вспыхнуло, даже не задев императора.

Назавтра предстояло продолжить сражение, однако Бонапарт по воле вдохновения, сослужившего ему на сей раз плохую службу, отступил, дабы напасть на союзные войска с тыла и захватить склады пограничных гарнизонов. Чужестранцы готовились отойти к Рейну, когда Александр, движимый одним из тех богодухновенных порывов, что изменяют судьбу мира, принял решение двинуться вперед по оставшейся открытой парижской дороге [1e2]. Наполеон полагал, что увлек за собою основную часть армии противника, на самом же деле за ним последовали лишь десять тысяч кавалеристов, скрывших подлинное направление движения пруссаков и московитов. Наполеон разгромил эти десять тысяч в Сен-Дизье и Витри и тут только заметил, что за мнимым авангардом нет армии, союзники же тем временем наступали на столицу, где им противостояли всего лишь двенадцать тысяч рекрутов с маршалами Мармоном и Мортье во главе.

Наполеон бросился в Фонтенбло: там, где недавно мучилась его святая жертва [1e3], императора ждало отмщение и воздаяние. Так уж устроена история: неправедный путь рано или поздно оказывается путем гибельным.

Все умы кипели: желание любой ценой окончить жестокие войны, которые вот уже двадцать лет терзали Францию, пресыщенную несчастьями и славой, возобладало в народе даже над национальной гордостью. Каждый искал свою роль в грядущей развязке. Ежевечерне мои друзья собирались у г‑жи де Шатобриан, чтобы обменяться новостями и обсудить происшедшие за день события. Вместе с г‑ном де Фонтаном, г‑ном де Клозелем и г‑ном Жубером являлась толпа тех мимолетных знакомцев, с которыми события сводят нас затем, чтобы вскоре разлучить. Герцогиня де Леви, невозмутимая красавица и преданный друг, с которой мы еще встретимся в Генте, была неразлучна с г‑жой де Шатобриан. Я часто виделся с герцогиней, де Дюрас, также жившей в эту пору в Париже, и с маркизой де Монкальм, сестрой герцога де Ришельё.