Владимир Мещерский - Письма к императору Александру III, 1881–1894

Я очень обрадовался тому, что на тему, как мал выбор людей для Государя, – Рихтер назвал того прекрасного человека, о котором и я столько думаю и говорил Государю, это [В. Г.] Коробьин . При этом я сказал Рихтеру, что тут опять курьезная и роковая встреча с Победоносцевым. Удивительная вещь. Победоносц[ев] училищный и классный товарищ Коробьина, 40 лет дружбы, Коробьин чтит эту дружбу, а Победон[осцев] не только не чтит ее, но, зная отлично, какой высокой пробы человек – Коробьин, он сторонится от него, он против его назначения в Госуд[арственный] совет, он вооружился бы всем арсеналом своих криков и рукоподыманий, если бы Государю вздумалось назначить на какой-либо пост Коробьина.

– Почему же это? – спросил Рихтер.

– Потому, увы, что Коробьин гора, утес нравственности и веры, а Побед[оносцев] только холмик, и холмик утесов не любит. Это единственная причина. Мало этого, в хоре с нашими умными государственными либералами, я вам ручаюсь, что Побед[оносцев] будет называть Коробьина ограниченным ; car lui, comme tous ces fils du siècle ne supporte pas le spectacle d’un homme de bien, entier et vierge [699]… Это курьезная психическая черта у Побед[оносцева]. Он далеко не дурного сердца человек, он хороший человек, он бесспорно предан Государю, он большого ума человек; но я знаю его 30 почти лет, ну верите ли, ни разу не слышал от него теплого слова о человеке, когда этот человек стоял на пути к возвышению своими качествами; заговоришь с огнем о мысли, о деле каком-нибудь, о человеке, – моментально у Победоносцева набирается ушат холодной воды в душе, и он вас обливает!

И не из злобы, не из дурного чувства, но по какому-то роковому закону его характера. Мало того, случалось так, Побед[оносцев] похвалит или выделит какого-нибудь темного человечка, хорошего; через год прийдешь к нему и начнешь его хвалить, этого человечка, им же выдвинутого, что бы вы думали, Победон[осцев] начинает уже его побранивать, потому что другие его хвалят. Верх характеристики Победоносцева это эпизод с [Т. И.] Филипповым. Года два назад ему пришла в голову злополучная мысль взять себе в товарищи [Н. А.] Сергиевского, попечителя Виленского учебного округа, человека известного своею мизерабельною нравственною личностью. Делянов сообщает это известие Филиппову. Филиппов в ужасе, бежит к Побед[оносцеву].

– Правда ли, что вы собираетесь взять Сергиевского?

– А что?

– Да ведь он подлец.

– А кто нонче не подлец, – восклицает Победоносцев! [700]

Это возглас Мефистофеля!

Филиппов рассказывает об этом Делянову.

– Ну зачем же подлец, – отвечает Делянов.

– Да как не подлец, – возражает Филиппов, – именно подлец.

– Подлец не подлец, а двоедушный и ненадежный, – отвечает Делянов…

Нет, – заключил я, – я об одном молю Бога: да возьмет в министры народного просвещения Государь Коробьина! У нас сложилось уродливое мнение, что для этого поста нужен какой-то ремесленник под названием педагог. Делянов под этим флагом специалиста сколько лет педагозирует. А вышло что? Он из учебного мира сделал, или попустил сделать, очаг революции и анархии. Вот! Именно для учебного мира нужен человек, как Коробьин: молодой сердцем, высоко чистый и честный, толковый и здравый умом, вне всякой партии, глубоко преданный Государю и обожающий правду. И к тому же любящее сердце и верящий в Бога! Бог благословит такой выбор Царя и благословит Коробьина в его деле и в его труде.

Недавно была в « Гражданине » статья об ужасном убийстве в Пскове, в котором какой-то ученик [702]Псковского землемерного училища, Баранович, осужденный к каторжной работе за убийство и ограбление одной купчихи, в сообществе с несколькими другими представителями учащейся молодежи .

В этом процессе, тянувшемся на суде довольно долго, происходило нечто замечательное и весьма достойное внимания, как я после узнал от одного из бывших на суде присяжных заседателей: это удивительная ревность и заботливость суда и прокуратуры, приложенные к тому, чтобы показания свидетелей и, вообще, все следствие на суде держались строго в рамке обстоятельств дела об убийстве несчастной купчихи и не переступали в область политического дела !

Защитникам благородных этих грабителей и убийц предоставлена была полная свобода доказывать присяжным заседателям, что их почтенные клиенты заслуживают не наказания, а сочувствия всего общества, так как все их прошедшее есть доблестный ряд подвигов борьбы за существование; но как только один или другой свидетель, на основании того, что он знал, приступал к пояснению несомненной связи обвиняемого с целою ассоциациею политических коноводов на разных фабриках и заводах в России и т. д., то прокурор и суд немедленно надевали на себя шоры , затыкали себе ватою уши и приказывали свидетелям возвращаться к делу, а не увлекать сторонними, к делу не идущими подробностями !

Странная заботливость, надо признаться!

Когда тому же суду нужно обвинить какого-нибудь дворянина только потому, что он дворянин; когда нужно тому же суду обвинить какого-нибудь правительственного чиновника или полицейского только потому, что он полицейский; когда тому же суду нужно обвинить какого-нибудь священника только потому, что он служитель Божьего алтаря: тогда и обвинитель, и суд, и гражданская сторона соединяются с трогательным единомыслием в одного человека, чтобы для обвинения подсудимого добыть всеми правдами и неправдами и нарисовать ужасную картину какого-то мрачнейшего прошедшего этого привилегированного обвиняемого, и, в силу этого заговора, чуть ли не всякий с улицы приглашается вводить в дело какие угодно сторонние обстоятельства, лишь бы они имели то достоинство, что марают и позорят имя подсудимого дворянина, чиновника или священника.

Но как только подсудимым явится интересный убийца, и интересность его заключается в очевидной для всех принадлежности к политической шайке разрушителей власти и порядка в государстве, – тогда немедленно его превосходительство суд и его превосходительство прокурор надевают на себя шоры и не хотят ведать иное, чем расследуемый факт, без связи с прошедшим или с другими делами политическо-уголовного свойства этого же времени. Было, например, знаменитое дело о беспорядках и буйствах и грабежах между рабочими толпами на громадной Ореховской фабрике в Московской губернии [703]; было крупное и сложное дело о бесчинствах толпы рабочих на одной из фабрик Тверской губернии; были такие же беспорядки между рабочими на одной из фабрик в Петербургском уезде, – по всем этим делам предварительное следствие обнаруживало несомненно то же, что было обнаружено в псковском деле об убийстве купчихи: связь между заграничными политическими анархистами и отдельными движениями рабочих то здесь, то там на фабрике в каком-либо промышленном центре России или, вернее, с подстрекателями, зачинщиками и устроителями этих беспорядков, а между тем по всем этим делам знаменитые шоры суда и прокуратуры производят чудесное превращение дела о рабочих беспорядках по заговору и почину политических преступников в простые отдельные эпизоды уличных случайных беспорядков чуть ли не мировому суду подведомственных!