Яков Цукерник - Житие святого Северина

— Мне ли это знать, учитель?

— Если я спросил, то уверен — ты сможешь ответить.

— На Одоакра?

— Да, мальчик. Не завтра это будет, но будет. И оба они не смогут оставить без внимания ругов. А ругам выбирать — с кем они могли бы примириться хотя бы на время. Если к Одоакру нельзя и к ромеям нельзя, то к кому можно? Что будете делать, когда готы по пути в Италию приблизятся к Ругиланду?

— Драться будем, Учитель! Насмерть встанем! Дядя уже сражался с ними, и до него и до деда тоже всегда была кровь между ругами и готами.

— Ответ воина, но не вождя. Ты же должен быть вождём. И я говорю с тобой без ссылок на священные книги и древние сказания. Твой отец прав, выбирая тебе невесту из рода, давшего жену Теодериху. Пусть слабая, но родственная связь, а родство может стать и союзом, пусть даже только на время. А вот с Одоакром ни твой отец, ни твой дядя, ни ты сам не найдёте общего языка — он примет к себе не племя ругов, а каждого руга порознь. Он скажет: забудьте, что вы были народом, вы теперь часть моего войска, которое со временем станет каким-то новым народом… И дядя твой, когда-то сражавшийся с готами, тоже прав, соглашаясь с твоим отцом. Может быть, это последняя его правота в земной его жизни, но сейчас он прав…

— Почему «последняя», Учитель?! Что с ним?

— Пока ничего, но случится обязательно. Он очень хочет счастья ругам — одним ругам. Всех прочих людей он ради этого счастья готов перерезать без всякой ненависти к ним. Не успеет осесть земля на моей могиле, как он ради этой любви совершит преступление.

— Какое?

— Сам увидишь. Не об этом сейчас речь, а о твоём народе. Запомни: кровь притягивает кровь. С кровью кафоликов-норикцев ругам нечего и думать о приходе в Италию. Готы могут себе такое позволить — они безмерно сильны и не страшатся возмездия, а ругам нужно думать об этом. А в Италии треть вашего народа…

Они сами ушли от нас, учитель! Они перестали быть ругами. Это не наш народ!

— Не твой и не твоего отца и дяди — сейчас. Но — руги по крови, языку, обычаям. Такими ушли они туда и таковы пока что. Они не могли остаться: земли в Ругиланде нехватало на разраставшийся народ, а на нашем берегу они притянули бы готский удар: Данубий прикрывает Ругиланд, а у нас прикрытие одно — угроза из Ругиланда. Разросшаяся крона дуба точно так же притягивает молнию… В Италии не было Одоакра, была империя, куда руги ещё после Недао хотели уйти и стать федератами. Эти — стали. В чём же их вина? Одоакр дал им землю и они ему благодарны. Было бы нелепым и бесчестным, если бы они не служили ему за это. А племя далеко и связь с ним утрачена… Судьба отделила их от вас забором. Но пока что это деревянный забор, а не каменная стена. Он ещё может рухнуть. Всё дело в Одоакре, а он не вечен, особенно если учесть приближение готов…

— Они же ещё не двинулись в Италию.

— Но двинутся непременно. Руги — не готы. Они никогда не были запевалами в хоре народов. Но и от вторых и третьих голосов зависит песня. Станешь родичем Теодериха — он будет рассчитывать и на твой голос, на голоса ругов. И твой голос должен звучать как голос всего народа. До поры голосом ругов был твой отец, а щитом и мечом был дядя. Но когда его не станет…

— Почему не станет, учитель? Что он сделает? Скажи мне, и я его удержу. Ведь нет руга чище и храбрее, чем он…

— Никого он не послушает, и меня тоже. Он вступает на неверный путь и он обречён. И тебе быть после него щитом и мечом ругов. Прежде всего именно щитом, ибо поднявший меч — рано или поздно от меча и погибнет. Погибла даже империя римлян, а не было большей силы на свете. Будь счастлив, а в несчастье думай не о себе, а о своём народе, и о других никогда не забывай — тогда и они о тебе вспомнят в трудную для тебя и твоего народа пору. Я не могу предсказать твоё будущее, но сделал всё возможное, чтобы оно не было беспросветным. Если мои желания будут услышаны Небесным Судией, то ты, уходя из жизни будешь спокоен за своих, а нет большей награды для вождя народа. Иди, да будет на тебе благословение Божие. Отныне ты становишься силой, влияющей на ту или иную чашу весов. Пусть твоя сила всегда ложится на нужную чашу… Прощай, мальчик! У меня не было детей, но среди духовных детей моих ты был один из любимейших. Счастья тебе! Иди!..

— Разве ты не позволишь быть с тобой в день ухода?

— Нет. И когда подумаешь, то поймёшь, почему не позволяю. В этом мире мы видимся последний раз. Но я надеюсь, что ты захочешь увидеть меня в ином, вечном мире…

— Захочу и увижу, учитель! Прощай!

Ни к матери, ни к отцу, ни к дяде Фердеруху не было у Фредерика такой любви, как к этому человеку. И вот нет святого, а дядя на исходе второй недели после смерти его ограбил дочиста не только десятинные склады, но и весь монастырь. И это дядя, который всегда ценил только жизни своих воинов, да коней и оружие! Что с ним случилось? Хорошо ещё, что не восстали римляне (но почему они не восстали?! Непонятно…), а то страшно подумать, сколько было бы крови и чем это кончилось бы для ругов… Но раз «страшно» — значит, я обязан думать… Но как ни прикидывать все возможности, вспоминая рассуждения учителя, видно только безмерное ослабление ругов. Но если это вижу я, то как не увидел дядя?! Верно сказано, что если кого Господь захочет погубить, то сперва лишает разума… А вдруг дядя задумал такое, чего и святой не знал? Ведь вот уже четвёртая неделя истекает, а он как ограбил монастырь, так и исчез для всех со своей дружиной. И раньше никто не знал, где его искать, кроме его доверенных людей — он всю жизнь, как воином стал, жил как в походе, метался с заставы на заставу, двух ночей в одном месте не спал. Никто не знал, где он, а он как чутьём угадывал — где в нем нужда, и появлялся, и побеждал… И святой тоже так узнавал, но он-то от Бога был наделён, а дядя?.. Не от Дьявола ли? Нет! Не может быть! И святой сказал бы мне, а он ни словом не помянул Сатану, только сказал, что тропа дяди неверная… Что же будет с дядей и со всеми ругами? И что делать мне? Учитель! Ты не слышишь меня с небес… Отзовись!

Не отзывался с небес Северин, но в ответ на очередной немой призыв Фредерика открылась без скрипа дверь и вошёл Фердерух.

— Дядя?!

— Я, племянник. Но потише. Никто не должен знать обо мне в этом змеином гнезде.

— Это дом отца и деда. И твой тоже, хотя ты не родился здесь, как я. Что с тобой, дядя?

— Это дом святого покойника, который не верил ни в какого бога, племянник. Слишком много здесь его глаз и ушей. Хорошо, если никто не слышал твоего возгласа — ты не сумел сдержать голос. Я ухожу, а ты завтра придёшь перед заходом солнца в ту самую башню, где любил уединяться твой святой. Не дёргайся и молчи. Я буду там. И вы, и римляне — все с перепугу засели за свои стены. Ждёте, когда меня Бог накажет. Скоро. Но завтра ты будешь в башне и никто не должен об этом знать. Тебе пока не на кого положиться и не с кем посоветоваться. С отцом — не смей. Тебе пока что его не судить, а мне можно. Он сейчас как мокрая курица, хотя трусом никогда не был. Сумей решиться и придти незаметно. Захочешь — сможешь, чему-то я тебя учил…