Ндаба Мандела - Восхождение в горы. Уроки жизни от моего деда, Нельсона Манделы

Утренние прогулки были для Мадибы обязательным ритуалом, а кроме того, он каждый день прыгал через скакалку, отжимался и поднимал гири. Он показал мне медицинский мяч и научил своим любимым упражнениям с ним.

– Подпрыгни вот так. Хорошо. А теперь отожмись. Выше, выше! Прямо над головой. Вот так. Отлично! Теперь в бок. Держи его над головой, Ндаба, на уровне плеч.

Сейчас я с теплотой вспоминаю те утренние часы, когда мы занимались вместе с дедом, хотя тогда мне было нелегко поспевать за ним. Ему было почти восемьдесят, но он всегда серьезно относился к здоровому образу жизни и физическим упражнениям, даже когда был в тюрьме.

– Когда на острове зашла речь о том, чтобы объявить голодовку, – рассказывал он, – я сказал: «Мы и так боремся здесь за выживание – зачем нам самим лишать себя еды?» Нет-нет. Нужно было съедать все мясо и овощи, что нам давали. Нужно было заботиться о себе, быть сильными, чтобы выстоять. Если мы хотим сделать хуже им, лучше медленнее работать или отказываться от работы.

Суровые условия тюремного содержания резко контрастировали с тем, как привольно ему жилось в Куну. Пока мы отжимались и выполняли упражнения с медицинским мячом, он рассказал о том, как, взобравшись на спину старого быка, объезжал поля вокруг хижины своей матери.

– Когда-нибудь мы туда поедем, Ндаба. Я покажу тебе места, где родился твой дед, – говорил он. – Ты ведь хочешь поехать, правда?

– Да, дедушка, – отвечал я, про себя думая: «Каково это – оседлать быка?»

– Я родился в деревне Мвезо, главой которой был мой отец, но именно в Куну прошли самые счастливые годы моего детства. Конечно, я должен был слушаться отца, и все мы должны были подчиняться обычаям племени, но в остальном я был волен делать, что захочу. С рождения нужно было бороться за свободу, но когда вырастаешь – становишься абсолютно свободным человеком. В детстве я делал все, что вздумается, – плавал, бегал, ходил куда захочется, а потом повзрослел. Я СТАЛ МУЖЧИНОЙ, ВОШЕЛ В БОЛЬШОЙ МИР И УВИДЕЛ, ЧТО СВОБОДА, КОТОРОЙ Я НАСЛАЖДАЛСЯ, БУДУЧИ РЕБЕНКОМ, БЫЛА ИЛЛЮЗИЕЙ.

Мы занимались до тех пор, пока я не начинал чувствовать, что руки у меня отваливаются, тогда он хлопал меня по плечу и говорил:

– Продолжай в том же духе! – и отправлял меня в душ и готовиться к школе.

Так начинался новый день, и я почти не задумывался о наших беседах, не понимал, как через его рассказы начинаю лучше понимать, как устроен мир вокруг, другими словами, как пробуждалось мое «политическое сознание».

Я был осведомлен о политической обстановке с раннего детства: знал, что такое апартеид и что с ним нужно бороться, но в то время мое понимание ограничивалось противостоянием «черные против белых». В своей книге «Долгая дорога к свободе» Мадиба написал: «Свобода неделима […] Угнетающий должен стать таким же свободным, как и угнетаемый. Человек, забирающий свободу у другого [человека], является пленником ненависти, упрятанным за решетками собственных предрассудков… Их обоих лишают человечности».

Именно здесь кроются корни сострадания Мадибы к белому населению Южной Африки, каким бы непостижимым это ни казалось его соратникам в борьбе за независимость. Возненавидеть их означало бы сменить одну тюрьму на другую. Вот почему он вместе с ними радовался победе «Спрингбоксов» и позволил использовать этот бессмысленный марш в качестве национального гимна, хоть и ненадолго. А потом с неизменным терпением, через собственные каналы, комитеты и процедуры постепенно ввел новый гимн, сочетающий в себе элементы «Die Stem van Suid-Afrika» («Голос Южной Африки») со старинным гимном «Nkosi Sikelel’ iAfrika» («Боже, храни Африку»).

Во время судебного процесса 1963 года в Ривонии, на котором Мадибу и шестерых его коллег по АНК, в том числе и Уолтера Сисулу, приговорили к пожизненному заключению, Альбертина Сисулу была в зале суда. Ей не разрешили поговорить с мужем, но она выбежала на улицу, чтобы посмотреть, быть может в последний раз, на него и Мадибу, который тоже был ей как семья. Когда их увели, Альбертина и другие члены Лиги женщин АНК сформировали почетную охрану Церковной площади Претории. В детстве, слушая гимн «Nkosi Sikelel’ iAfrika», я чувствовал, как разрываются их сердца. Начинается он мрачно, но затем звучит возвышенно, и голоса певцов наполнены верой в будущее, которое пришлось так долго ждать, но все же Альбертина его застала. И свершилось это потому, что она и подобные ей сделали для этого все возможное. Они не стали ждать, пока спустится Господь и сделает все за них. Их вера в это будущее была столь же сильной и непоколебимой, как и вера в собственные силы.

На языке коса этот гимн звучит так:

На африкаансе:

На английском:

Мадиба всегда пел его с чувством на любом языке, и теперь я понимаю, почему он хотел, чтобы я свободно изъяснялся на всех трех языках. Красивый язык коса – это моя родина. Африкаанс позволил мне общаться на равных с моими белыми соотечественниками. А благодаря английскому для меня распахнулись двери в остальные страны нашего континента и в мир за его пределами.

Как и миллионы моих сверстников, я мог безупречно начитать рэп из заглавной темы сериала «Принц из Беверли-Хиллз» о чернокожем пареньке из трущоб, жизнь которого круто меняется благодаря родственным связям. Из бедного квартала большого города он попадает в роскошный пригородный район – в совершенно новую обстановку – и решает «оторваться по полной». Нельзя не заметить сходство с моей историей. Самым примечательным в этом сюжете, пусть я в то время об этом даже не задумывался, было противопоставление ролей ученика и учителя. Понять, насколько улучшилась жизнь главного героя, можно и без объяснений диджея Джаззи Джеффа, но главное в этой истории то, как сам парень изменил к лучшему жизнь своего богатого дяди и заставил его по-другому взглянуть на мир.

Мой дед прекрасно понимал, как много он пропустил за те двадцать семь лет, что провел в тюрьме, и страстно желал наверстать упущенное, для начала просто установить контакт с младшим поколением своей семьи. Вернувшись из-за решетки, он ничего не хотел так сильно, как снова быть со своими близкими и работать в АНК. Некоторое время он жил у своего друга Десмонда Туту, а потом отправился в Куну, потому что «человек должен жить там, где родился». Он построил дом – почти такой же, как тот, в котором он жил в тюрьме «Виктор Верстер», где мы встретились в первый раз. Я был не единственным, кому эта затея казалась странной, но Старик лишь отмахивался.