Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

Из всего вышесказанного легко заключить, какая масса леса гибнет на Алтае от пожаров. Они настоящий бич лесного хозяйства, и в сравнении с ними что значат не только воровские порубки, но и заводские, если б они велись правильно. Правильной, рациональной порубки не велось здесь и ранее; никакой таксации на Алтае не было, да, пожалуй, и быть не могло вследствие того, что не было топографических съемок края. Считали и мерили леса «близко да около», а потому и порубки назначались где поудобнее и повыгоднее, а вырубленные участки не очищались и на них не оставлялось должного числа «семенников».

Я видел хорошую геогностическую карту Алтайского горного округа, составленную с 1843 по 1852 год. А межевая экспедиция по Алтаю, под управлением полковника Мейна, была только в 1856 году.

В последнее же время, кроме умышленных поджогов, врагами леса явились переселенцы из Руси, которые, забравшись будто в обетованные палестины, делали что хотели и губили зря не только лесные участки, но, селясь где попало, повырубили, например, около Барнаула почти все лесные колки и даже отдельно стоящие деревья. Это словно какая-то саранча налетела на привольные пажити Алтая и точно с голодовки, напустилась на его природные богатства, пользуясь то особой льготой, то отсутствием организации переселения. Употребляя в пищу зайцев, они в огромном количестве истребили их петлями, а теперь переловили шатрами. Там, где поселились «рассейские», дичи почти не стало; где по колкам стояли озерки или пробегали ручейки, образовались сухие лога, «хоть топор наколоти», как говорят сибиряки.

В последнее время причиной обезлесения края явилось с 1844 года пароходство, которое, постепенно развиваясь, в настоящее время истребляет ужасное количество дров. Вот почему теперь почти все побережья великой Оби имеют вид неприглядной пустоши, а жители берегов, «зарясь» на высокую плату, повырубили большую часть даже и своих участков.

Не понимаю, почему пароходовладельцев не обяжут топить дешевой нефтью или каменным углем, который открыт на Алтае с 1851 года и ныне может разрабатываться в разных местах, не говоря уже о казенной Бочатской каменноугольной копи, уголь которой может давать до 77 процентов кокса. Уголь этот легко можно доставлять на Обь и сплавлять по Томи.

Собирание утиных и тетеревиных яиц до того вошло здесь в обычай крестьян, что побережные жители, чтоб скорее находить гнезда, зажигают весною незатопленные водой гривы, где растет в большом количестве тальник и подходящие таким местам деревья, как например, тополь, ветла, осина и т. п. Можете судить, какое количество побережной растительности погибает от такого безобразия, не говоря уже о дичи.

Однажды плыл я весной с барнаульским исправником по разлившейся Оби в небольшой лодке, нанятой нами в деревне Гоньбе. Разговаривая с хозяином лодки и нашим чичероне по дупелиным местам, исправник спросил его, не знает ли он у кого-нибудь продажной хорошей лодки?

— А тебе, ваше высокоблагородие, в каку меру надобно лодку? — спросил его наш ментор, пожилой уже крестьянин.

— Да аршин девяти или десяти, дедушка, будет достаточно.

— А вот у меня, барин, как раз такая и есть, совсем новенькая, только ноне изладил.

— Хорошая?

— Одно слово — лодка, куды хошь плыви, не захулишь.

— А ты что же возьмешь за нее, дедушка?

— Да рублев пятнадцать надо бы взять, ваше высокоблагородие! Уж шибко хороша удалась, — и развод, значит, широкой, небось, не вывернешься, коли обнабоишь, как должно.

— Ну хорошо, старик! Я тебе верю, оставь лодку за мной.

— Да она, барин, недалеко отсюда, на берегу, можно заехать. Поглядишь своим глазом, дак лучше дело-то будет.

— Вот и прекрасно, заверни к лодке.

— Слушаю, барин, слушаю. Пошто не заехать, ведь недалеко.

Проплыв еще несколько сот сажен, старик поворотил к берегу, зачалился веревкой за куст и торопливо полез на берег, радостно и самоуверенно говоря.

— Вот, барин, погляди сам, — знаю, что не охулишь.

Тут он поднялся совсем и ушел в кусты, а мы закурили папиросы и хотели идти туда же, но остановились, поджидая старика, чтоб спросить, куда и далеко ли идти. В это время слышим неподалеку, на берегу, похрустыванье сучков от шагов старика, хлопанье рук по бедрам и какое-то причитанье сквозь слезы.

— О Господи! С нами крестная сила! Да это чего же такое наробочено?.. Вот варнаки проклятые, что они делают! Вот паскудники-то настоящие!.. О Господи!.. О Господи!..

Слушая такое причитанье, мы переглянулись и полезли туда же, на берег. Не далее как в 15 или 20 саженях, между кустами и деревьями, мы увидали старика, который топтался на обгорелых щепках и то хлопал себя по бедрам, то снимал шапку и крестился, все еще причитая, то сердясь, то всхлипывая от душивших его слез.

Мы подошли.

— Вот, барин! Гляди-ко, что сроблено! Вот они, варнаки проклятые, что делают с нашим братом…

Взобравшись на груду обгорелых щеп, мы увидали кучи свежего пепла, повсюду следы огня и обгорелый бок новой лодки.

— Вот она, матушка, кака была!.. А сколько я маялся, высекал из целой лесины, долбил, да тихохонько разводил ее на парах! — причитал старик.

Мы убедились, что лодка действительно была, но сгорела от нарочно пущенного огня. Велико было горе старика. Он аккуратно проследил пожарище, нашел обгорелое утиное гнездо, в котором уже не было яиц, отыскал на сыром иле следы сапог…

Все вместе взятое ясно говорило, что тут кто-то разыскивал гнезда, а чтоб скорее их видеть, пустил «пал» (огонь) и сжег неподалеку сработанную лодку… Старик соображал, кто виновник его несчастья, хотел по приезде в деревню собрать сход и миром обсудить дело; исправник обещал помочь ему в этом.

Этот факт рассказан мною лишь как пример из сотен подобных; тут приходится жалеть не об одном старике, а о том, что никакие узаконения не прекращают подобных безобразий не только в Сибири, но, кажется, и на Руси. Теперь остается ожидать, что будет с введением нового закона об охоте, которым строго запрещается разорение гнезд и караются собиратели яиц. Надо, чтоб проснулись и все те, коим нужно смотреть за этим.

Говоря выше о пожарах, я упомянул о том, что лесная дичь ночью сама летит на огонь. Такой пример был наблюдаем почти всеми присутствующими на пожаре в Барнауле, когда горел дом г. Лапина. Лишь только пожар вошел в свою силу и огромное зарево осветило окрестности города, над самым пожаром появились в большом количестве перепелки. Они со всех сторон налетали с близлежащих полей и лугов, тряслись над пожаром, но охваченные высоко взвивающимся огнем, точно свертывались в комочки на воздухе и падали в пожарище. Многих из них вынимали, по окраинам, из растасканных обгорелых бревен, досок и разного хлама и показывали присутствующим.