Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

Однажды, когда я ночевал на охоте, на опушке леса, к нам ночью прилетел на огонь выпь, сшиб с тагана небольшой медный чайник и был пойман тут же конюхом, которому он едва-едва не выклевал глаза, за что и поплатился жизнью.

Почти весь 1872 год я прожил в Салаирском руднике, а потому имел возможность хоть несколько ознакомиться с его окрестностями и населением этого уголка. Вся местность тут состоит из небольших возвышенностей и почти повсюду покрыта смешанным лесом с преобладанием хвойного. Граница местного полесья соединяется с так называемой «чернью», о которой я упомянул выше, а чернь эта занимает большое пространство и тянется на десятки верст как по дороге к Барнаулу, так и к бывшему Томскому заводу и далее к городу Кузнецку.

Салаирский рудник открыт в 1781 году, а в 1795 году уже строился Гавриловский сереброплавильный завод для плавки этих руд и, по повелению Екатерины II, был назван в честь горного начальника Алтайского округа Гавриила Качки, этого знаменитого деятеля, при котором так много сделано для горного дела в крае. При нем были открыты самые мощные рудники — Риддерский (1786 г.) и Зыряновский (1791 г.), введена в Томском железном заводе, на одной печи, в виде опыта, плавка руд на каменном угле, который добывался в 45 верстах на реке Томи.

К северу, в окрестностях Салаирского рудника, в долинах горных речек, находится много луговых и сенокосных дач, около которых расположено немало больших и малых деревень и селений. Самое же селение рудника довольно обширно и раскинуто амфитеатром по речке Осиповке, по широкому склону и предгорью рудного холма, в котором разрабатывались три серебряных рудника, расположенные один выше другого на протяжении 3–4 верст. В них добывают тяжелые шпаты и охристые руды, содержащие золотистое серебро. В последнее время оказалось, что почти все небольшие лога этой возвышенности содержат в себе россыпное золото, которое и стали добывать открытыми работами не только в свободных долинках, но даже в огородах и дворах жителей Салаира.

Вот в этом случае только и прав тот автор заметок о Сибири, который писал в «Игрушечке», что в этой обетованной стране золото рассыпано природой по всем улицам Барнаула, которое и блестит повсюду в солнечные дни! И что в том же Барнауле такие холода зимою, что жители и дома одеваются в шубы, а на имеющихся роялях по клавишам лежит толстым слоем иней!.. Такие сообщения были не святочными рассказами для молодого поколения земли русской, а серьезным описанием уголка Алтая!.. Курьез!!. А тем более курьез потому, что в то время еще не было открыто россыпного золота под огородами и дворами Салаирского рудника.

Тут мне довелось жить в казенном двухэтажном доме управляющего, который построен на возвышенности и потому вид из его окон довольно обширен и оригинален. Вдали видна синь холмистой черни, а вблизи, под горной покатостью, все широко раскинувшееся селение. К дому управляющего примыкает довольно большой и тенистый сад, в котором кроме берез, пихт и других деревьев есть несколько лип, что составляет на Алтае довольно редкое явление.

Как в Гавриловском, так и в Гурьевском заводах этого края есть большие заводские плотины, на которых весной и осенью бывает много пролетных уток, но почти все они не более, как гости, потому что к лету улетают; остаются гнездовать весьма немногие. И это не оттого, чтоб им не было удобных мест, где гнездиться и вывести молодое поколение, к чему особенно располагают вершины прудов, а потому что множество худых и хороших ружейников не дают им не только заняться гнездом, но и спокойно посидеть около воды.

Зато по всей окрестности Салаира водится пропасть тетеревей и немало белых куропаток, а по дороге к Томскому заводу и к Барнаулу, в черни — глухарей, рябчиков и медведей, которые сильно беспокоят прилежащие деревни, задирая коров и лошадей. Поэтому многие местные промышленники караулят их на лабазах и бьют из своих немудрых «орудиев». Тетеревей же они стреляют преимущественно осенью, с подъезда, а некоторые крестьяне добывают их у хлебных кладей шатрами и «кошами». На эти последние тетерева садятся к приваде и проваливаются внутрь плетеных из прутьев или собранных из жердочек ловушек. Дешево и сердито! Тут и караулить не надо. В досужее время, еще с осени, промышленник исподволь наделает кошей, наставит их в разных местах около кладей и пашен, накладет необмолоченных снопиков какого-нибудь хлеба и насторожит западни — вот и вся мудрость.

По первым снежкам он, обыкновенно утром, едет на дровнях по ловушкам, вынимает попавшихся тетерь в поделанные снизу или с боку отверстия, зубами закусит им головы, побросает конвульсивно трепещущую птицу в мешок и, довольный своим промыслом, насторожив снова ловушки, едет домой. А завтра та же история и так до тех пор, пока простоватые тетери попадают в такие немудрые устройства.

Бывают годы, что тетерева нейдут на хлеб, а питаются в лесу и по березникам молодыми лещинками и почками деревьев; тогда промышленники ставят коши около или на самых деревьях и подманивают птицу на ягодную приваду, употребляя для этого рябину, калину и даже шипишку. Но случается, что и тут тетерев не идет «на поедь» и упорно держится «на лесу»; тогда промышленники бросают ловушки и принимаются за винтовки, говоря, что птица «чует неурожай». И надо заметить, что такая примета обща по всей Сибири, как Западной, так и Восточной.

Никакого другого промысла по части охоты тут нет, да и быть не может, потому что большая часть рудничных жителей занята работами в руднике и на золотых приисках, а крестьяне окрестных деревень ведут хлебное хозяйство и в известное, свободное для них время занимаются перевозками для заводов и рудника. Строго разбирая, огульного промысла, как например, «белковья» в Восточной Сибири, тут не может создаться за неимением белки. Она водится в этом крае только в небольшом количестве, как и другие породы грызунов, за которыми охотятся или попутно, или те люди, которые почти ничем другим не занимаются, их жизнь и весь труд посвящаются исключительно охоте во всех видах. Охотой они питаются и зовутся здесь обыкновенно «ружейниками». Их профессия бить и ловить все, «что попадает на глаза», что доступно их знанию и имеющимся под рукой орудиям.

Здесь нет слова «зверовщик», как оно понимается в Восточной Сибири. В этом слове чувствуется родное, лелеющее душу; к зверовщику является не только симпатия, но сразу безотчетное доверие и дружба. Совсем другое говорит слово «ружейник». Тут с первого раза является невольная брезгливость и вы, тотчас чувствуя как бы антипатию, начинаете думать о каком-нибудь «приказном», который, урвав часок времени, бегает в немецком пальтишке и опорках за утками и случайно бьет их из тульского дробовика. Но в сущности это, конечно, только иллюзия, потому что есть много плохих зверовщиков и хороших опытных ружейников.