Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

Познакомившись несколько с народонаселением этого уголка Алтая и в особенности Салаирского рудника, я пришел к тому заключению, что тут пальца в рот не клади и держи ухо остро. Здешний люд за себя постоит и не любит, когда его хоть немножко погладят не по шерсти. Потом я узнал, что Салаирские горнорабочие образовались более или менее из ссылаемых сюда людей из других местностей Алтая, за провинки в обязательное время. Тогда Салаирский край считался местной каторгой, куда и посылались на исправление все «ухорезы» как из бергалов, так и из приписных крестьян, а многие деревни образовались из крещеных и обрусевших ясачных инородцев.

Надо заметить, что в обязательное время из приписных крестьян с 1761 года, по особо состоявшемуся указу, «забривали» людей в горнорабочие или так называемые «бергалы», которые и распределялись по заводам и рудникам, делаясь как бы их собственностью. Дети их считались «подростками» и по штатам 1849 года с восьмилетнего возраста поступали уже в «рудоразборщики», за что получали плату и провиант. По положению 1828 года «бергалы» увольнялись в отставку только по совершенной неспособности к труду, а с 1849 года горнорабочие поступали на действительную службу с 18-летнего возраста и по прошествии 35 лет беспорочной службы получали отставку. Но с 1852 года этот срок был сокращен до 25 лет. Отставным людям выдавались безвозмездно провиант и пенсия, что распространялось на вдов и сирот. Бесприютные же старухи принимались в богадельни.

В Салаире до освобождения крестьян и великой реформы императора Александра II были тюрьмы и военно-судная комиссия, которая нередко приговаривала горнорабочих к наказанию шпицрутенами, и «штрафные» люди с 1830-х годов посылались уже на золотые промыслы, которые были расположены преимущественно в Кузнецком округе по системе реки Кондомы. И тут смертоубийства и всевозможные зверства не считались уже редкостью, а местная расправа того времени нередко доходила до жестокого телесного наказания и этим многие заправилы как бы гордились, считая удары розог не десятками, а иногда большими сотнями. Поэтому немудрено, что в этом крае появились отчаянные негодяи и разбойники, которые наводили не только ужас, но панику даже и на местных жителей, прославившихся своим «отчаянным» поведением. Тут рабочий Пальников, среди белого дня, застрелил инженера Пирожкова, а другой зарезал управителя Иванова, — чего не бывало и на патентованной каторге Нерчинского края. Среди такой разношерстной «каторги» ссыльные люди с Алтая всегда считались самыми отчаянными негодяями и их звали «Колыванскими»; это одно слово характеризовало личность и клало такую печать, что всякий вперед уже знал, с кем имеет дело.

В Салаирском крае в описываемое время был знаменитый разбойник Сорока, который имел такую способность скакать с помощью шеста или здоровой и длинной палки, что его не могли догнать даже на лошадях. Вообще надо сказать, что этот уголок Алтая был спасительной пристанью для многих сосланных и бежавших, как с каторги, так и с местных золотых промыслов, а бежавших сюда, несмотря на шпицрутены, были десятки и даже сотни. Если они не трогали жителей, то их не только не выдавали, но покрывали перед законом. В противном же случае с такими негодяями расправлялись по-своему, и их не раз находили в заводских прудах изувеченными донельзя, с натыканной в глаза рубленой щетиной.

Из этого видно, что задатки «вольного духа» в Салаире были давно, и они отразились на последующих поколениях, несмотря на то, что общий дух свободы и времени сравнял более или менее все население Алтая. Салаирские бергалы показали свою казовую сторону даже и в семидесятых годах текущего столетия, когда некоторые негодяи забрались ночью с недоброй целью в дом управителя рудника, но неудачно… Затем, вероятно, они же, думая, что их намеченная жертва в доме, во время страшного ночного бурана приперли все входы и подожгли здание, но сожгли в нем не того кого искали, а несчастного старика — сторожа.

Надо еще заметить, что указ 1761 года всех горнорабочих людей избавлял от подушной подати и от всех общенародных тягостей. Рекрутские же наборы мастеровых, после распоряжения 1782 года, всегда происходили одновременно и на одинаковых основаниях с общим набором по империи. Денщики горным чинам выделялись из горнорабочих по выбору и желанию офицера, им полагалось от казны жалованье по 4 рубля в год и провиант 2 пуда муки в месяц. Приписные крестьяне имели двоякое отношение к горному ведомству: они обязаны были исправлять некоторые работы для заводов и из них набирались мастеровые. Из них же, по указу 1795 года, вызывались более состоятельные люди в заводские урочники, которые обязывались, по особому положению и за известную плату, вывозить известное количество руды, угля и дров, флюсов, жечь уголь, рубить дрова, делать кирпич, сидеть деготь, смолу и проч. Они пользовались всеми льготами горнозаводских людей по податям и повинностям, но не получали дарового провианта. По выполнении уроков они были свободными людьми до следующего годового обязательства.

Но перейдем опять к Салаирскому краю и скажем, что помимо вышепоименованных и единичных «ужасов», причины которых темны, в нем жить можно хорошо и удобно, потому что край этот богат заработками, и здесь мало-мало трудящийся люд нужды не терпит, да и жизнь недорога, а истому охотнику соскучиться тут невозможно. Помимо лесной и полевой дичи здесь немало водяной и болотной, особенно весною во время половодья и таяния снегов, когда на покосных местах появится немало дупелей, бекасов и разных пород куликов, от крошечного песчаника до крупных кроншнепов.

В мое время в Салаирском руднике жил страстный охотник и любитель природы с научной точки зрения доктор Фердинанд Егорович Засс, с которым я имел удовольствие познакомиться и не один раз побывать вместе на охоте, где он, старый местный охотник, был всегда моим ментором и возил меня по разным окрестностям Салаирского края.

Веселый и хороший товарищ, он всегда стеснялся только тем, что ему, как служащему человеку и вообще как доктору, нельзя было надолго отлучаться из дома и делать дальние экскурсии. Но все-таки, при первом удобном случае, мы ездили за несколько десятков верст от Салаира и, ночуя в поле, имели достаточно времени, чтобы вдоволь насладиться и набить кучу разной дичи.

Однажды мы ездили на речку Ур, — это уже далеконько за Гурьевский завод, — где весною нашли дупелиные тока и совершенно неожиданно встретили дрофу, которая почему-то подпустила нас в степной местности довольно близко, когда мы проезжали в тележке крупной рысью. Хитрая птица, вероятно, заметила нас далеко и притаилась за мелкими кустиками, а когда мы набежали уже близко, она не выдержала и, припадая на ногах, как-то сгорбившись, побежала в сторону от дороги. Мы сначала приняли ее за кроншнепа и поспешно закричали кучеру, чтобы он остановился, но так как вдруг сделать этого было невозможно, а минута была дорога, то я на ходу экипажа выстрелил в нее на бегу; когда она поднялась, доктор успел пустить в нее дуплетом дупелиной дробью. Дрофа потеряла несколько мелких перышек и плавно, но бойко отправилась далее, а мы, не солоно хлебавши, поглядели ей вслед, послали сто чертей вдогонку и только тогда узнали, по какой дичи мы так поспешно отсалютовали.