Чулпан Хаматова - Время колоть лед

ХАМАТОВА:Юра?

ГОРДЕЕВА:Именно. От неожиданности я вжалась в угол. И стояла там, в углу, пока Коля с Шевчуком пили первую бутылку водки. И Коля уговаривал Юру пойти гулять. Уговорил. Мы вышли. Они о чем-то беседовали. Не уверена, но, кажется, они были знакомы по Чечне, такой вывод я сделала по доносившимся до меня обрывкам разговора. Так мы дошли до Невы. Она была белая, неподвижная, замерзшая. Мы спустились. Шли по льду, отпивая из бутылки. Ветер стих, и морозная ночь была ясной. Мы легли все втроем на лед и смотрели на звезды. И вдруг Шевчук говорит: “Я знаю, как выглядит рай: там на небе – длинный-предлинный стол, за которым сидят все, кого ты когда-то любил и с кем не успел договорить. Когда ты умираешь, то подсаживаешься за этот стол. И у тебя есть сколько хочешь времени, чтобы наговориться. Сидите, выпиваете, говорите о чем-то важном. Или просто молчите”. Я себе очень отчетливо представила такой стол. И эту возможность – наговориться.

Той же ночью мы из Питера уехали. А через несколько месяцев Коля позвонил: “Скорее приезжай! Я сегодня получил важное письмо из Питера”. Я приехала. Это было не письмо, скорее бандероль. Внутри – кассета. А на ней одна песня: “Белая река”.

ХАМАТОВА:Почему ты мне никогда не рассказывала эту историю?

ГОРДЕЕВА:Мне казалось, что это как будто мой секрет, что-то, чего не передашь словами и можно вот только так – в падающем самолете.

ХАМАТОВА:А Юра в курсе, что девочка, которая стояла в углу, это ты?

ГОРДЕЕВА:Нет, конечно. Но я часто теперь думаю, с кем хотела бы поговорить за этим огромным небесным столом. И о чем. Ты бы хотела?

ХАМАТОВА:Да, наверное. У меня так много вопросов, на которые нет ответа. И к тем, кого больше нет. И, знаешь, еще к тем, кто со мной сейчас за обычным столом не разговаривает. Сейчас вообще неразговорчивое время: всё чаще говорят так, что ты не можешь ответить. Я не могу определить, как и когда началась эпоха, когда стало возможным говорить только так, чтобы ты не мог ответить.

ГОРДЕЕВА:Очевидно, для тебя эта эпоха началась, когда ты оказалась внутри политики, стала ее частью. Ты понимаешь, как это произошло?

ХАМАТОВА:Я прекрасно помню день, когда мне позвонили: такая грязная, поплывшая в растаявшем снегу Москва…

ГОРДЕЕВА:Позвонил кто? Что сказал?

ХАМАТОВА:Было несколько звонков подряд, я, если честно, не помню ни имен, ни последовательности, боюсь перепутать. Но в сухом остатке все мои собеседники говорили одно: надо принять участие в предвыборной кампании президента Путина.

ГОРДЕЕВА:Это осень две тысячи одиннадцатого?

ХАМАТОВА:Это конец декабря одиннадцатого – начало января двенадцатого года: больница имени Димы Рогачёва, в которую фондом “Подари жизнь” было вложено огромное количество денег, сил и души, построена, но официально еще не открылась, фонд дооснащает ее оборудованием: тем, на которое нет денег в госбюджете, и тем, которое было закуплено государством, но за время стройки устарело; параллельно с этим – я уже говорила, помнишь? – из перечня медицинских специальностей “внезапно исчезла” квалификация “онколог-гематолог”, а это большинство врачей, с которыми работает фонд. До нас доходят слухи, что есть много желающих заселиться в новую клинику, оставив наших врачей на улице, а все наши мечты и планы – нереализованными.

ГОРДЕЕВА:Ты это держала в голове, когда тебе предложили принять участие в предвыборной кампании?

ХАМАТОВА:Да, конечно. Но решение я приняла не быстро. Я стала звонить всем, кого люблю, чтобы поговорить, спросить совета.

ГОРДЕЕВА:Когда ты позвонила мне, я стояла в пробке, опаздывая на съемки. Мы снимали финал фильма “Победить рак”. До разгона дирекции НТВ, где я работала, оставалось две недели, но я еще ничего об этом не знала. Но стало уже понятно, что Болотная площадь, какой она представлялась нам в декабре две тысячи одиннадцатого, – это иллюзия. Потому что на Новый год все, кто был на Болотной, уехали в заграничные путешествия, а в январе вера в то, что хоть что-то вот этими стояниями на площади можно изменить, улетучилась: те, кого мы хотели поменять, испугавшись в начале, уже пришли в себя, ощетинились. Новый виток нашего с ними противостояния, как мы теперь знаем, оказался гораздо более мрачным и фатальным.

ХАМАТОВА:Но тогда мы еще этого не знаем. Я лично – точно не знаю. Я тебе звоню и рассказываю, что мне предлагают поддержать Путина на выборах.

ГОРДЕЕВА:А я тебе, даже не дослушав аргументы “за” и “против”, говорю, что решать тебе и я тебя поддержу в любом случае.

ХАМАТОВА:Я всё это слышу, но, кажется, не всё понимаю: у меня высокая температура, я уже несколько недель не могу вылечиться от гриппа, на носу – премьера “Фрекен Жюли”, а это значит, что с десяти утра до пяти вечера мы с Томасом Остермайером каждый день репетируем новый спектакль. Чтобы лучше понять свою героиню, я чуть ли не ежедневно, иногда по утрам до репетиций, иногда по вечерам после репетиций, а иногда и по ночам после спектакля встречаюсь с дочками олигархов, с их женами и любовницами. При этом я играю все свои старые спектакли. А еще я летаю на гастроли, а дома у меня тоскуют три дочери, младшей из которых год с небольшим.

Всё это вместе, плюс какая-то не по моей воле усилившаяся вокруг концентрация политики, вот всё это, конечно, сводило меня с ума.

ГОРДЕЕВА:А в чем это усиление выражалось?

ХАМАТОВА:Это началось, наверное, в сентябре одиннадцатого года. Тогда среди людей, которые так или иначе зависели от государства, началось, знаешь, такое метание: на кого внутренне делать ставку.

ГОРДЕЕВА:Путин или Медведев?

ХАМАТОВА:Ну да. Это всё мимо меня проходит по касательной, но видно, как люди мечутся. Например, никак не могут решить, кого приглашать на какое-нибудь мероприятие по случаю юбилея, открытия выставки или премьеры: уже Путина или еще Медведева. Меня это даже умиляло и смешило до тех пор, пока я вдруг не соотнесла происходящее с тем, что вообще-то у нас есть благотворительный фонд. И этот фонд в какой-то степени навсегда связан с государством. Проблемы, некоторые из которых мы уже решили (например, построили клинику), далеко не исчерпаны. Они еще появятся. И их тоже надо будет решать с государством. Маловероятно, что власть в стране вдруг изменится настолько радикально, что решать проблемы можно будет, с ней не соприкасаясь. Значит, нам нужен диалог. В том сентябре мы как раз летели с Женей Мироновым с гастролей и об этом говорили. Причем он уже довольно предметно понимал ситуацию. А я пока еще в тумане, в вате, сидела и кивала, хлопая глазами.