Чулпан Хаматова - Время колоть лед

ГОРДЕЕВА:Я была убеждена, что тебя заставили, потому что ни одной секунды не верила в то, что у тебя есть хотя бы один шанс отказаться.

ХАМАТОВА:В какой-то степени ты права. Потому что отказаться, Катя, было бы очень круто. И просто. Взять и сказать: я не хочу в это лезть, не хочу это всё разгребать потом, я отказываюсь. Да? Но я хорошо знаю, как бы потом со мной общались все эти губернаторы, от которых по-прежнему зависят дети в регионах, которым помогает фонд. Я общалась тогда и общаюсь сейчас с представителями власти на местах, и я знаю, какое для них значение имеет тот факт, что я записала ролик в поддержку Путина, что Путин принимает участие в жизни фонда.

ГОРДЕЕВА:Какое?

ХАМАТОВА:Огромное! Это плохо? Да, это плохо. Но, к сожалению, это та система, в которой я сейчас живу.

О да, мне бы хотелось, чтобы никто ни на кого не оглядывался, жил по совести и по чести, не думал о своем личном благе, принимал самостоятельные решения и мог бросить перчатку правды в лицо вышестоящему начальнику. Но у нас это не так. И не было так никогда. По крайней мере, я не помню. Так что сделали вы с Катей Шерговой, мои дорогие подруги, когда поняли, что я не откажусь?

ГОРДЕЕВА:Мы с Катей Шерговой, главой пресс-службы нашего фонда, понимали, что ролик так или иначе будет записан. Его увидят. А обстановка уже была накалена. Уже существовало это страшное слово “нерукопожатность”, миазмы ненависти всех ко всем распространялись с невероятной скоростью. И ролик был, конечно, зоной риска: люди, которых мы считали “своими”, первыми бы “прошлись” по тебе. И потому мы с Катей почти всех, кого знали, предупредили о том, что такой ролик появится.

ХАМАТОВА:В зоне риска была не столько я, сколько репутация фонда среди людей оппозиционно настроенных, которые тоже очень помогали фонду.

ГОРДЕЕВА:Ты – это и есть репутация фонда, Чулпан.

ХАМАТОВА:А как вы всё это провернули?

ГОРДЕЕВА:Мы поделили всех, кого знаем, на две части. И с одними говорила Катя, а с другими – я.

ХАМАТОВА:Что вы говорили?

ГОРДЕЕВА:Что записан ролик. И что самое благоразумное – промолчать. Потому что жизнь фонда неотделима от власти, точнее, от тех решений или их отсутствия, которые представители власти принимают, что построена клиника и за нее надо сказать “спасибо”, что бессмысленно и неверно было бы раздувать очередную кампанию против кого-то, в данном случае против тебя.

ХАМАТОВА:Кому ты звонила?

ГОРДЕЕВА:Первым делом я позвонила Диме Муратову. Ему звонить было не так страшно. И он даже слушать никаких объяснений не стал. Он сказал: “Я птицу (он тебя так называет) люблю бесконечно. Я ее в обиду не дам. Поцелуй ее”. Почти все, Чулпан, поняли сложность положения. Но в одном издании появилось типа расследование. Журналистка раскопала всю эту историю с роликом (хотя о том, что ролика было два, речь не шла, а значит – расследование не самое лучшее). Оттуда, видимо, пошли гулять слухи и про угрозы, и про шантаж, и про выкручивание рук. Хотя, если ты спросишь меня, то я всё равно считаю, что ролик тебя заставили записать. Это не твоя идея и не твое намерение.

ХАМАТОВА:Ты, выходит, согласна с пародией, которую сделала на “Дожде” Собчак?

ГОРДЕЕВА:Нет. Но я видела тебя, когда ты приехала ко мне домой после записи второго ролика. Я помню, как ты плакала. Я помню, что на Кате Шерговой, которая в тот вечер тоже приехала ко мне после “рейда” по знакомым журналистам, не было лица. И я помню, как няня моих детей, посмотрев на нас троих, сказала: “Я ничего не понимаю в политике, но тех, кто с вами такое сделал, уже не люблю”.

ХАМАТОВА:Я была просто счастлива, что у меня такие друзья. Я, правда, не очень понимала, зачем вы это делаете, но догадывалась, что, возможно, бить меня станут не так сильно. И камней будет поменьше. Я всё же большой в этом смысле оптимист. Или идиот. Мы все, наверное, идиотки. Вот я вспоминаю ретроспективно тот вечер: мы сидим со стеклянными глазами, смотрим друг на друга, пьем виски. И нам кажется, что мы уже победили, что всё самое страшное позади. А всё только начинается. Что в этот момент происходит у тебя на НТВ?

ГОРДЕЕВА:Пока всё это тянется, я подбираюсь к финалу съемок фильма “Победить рак”. Распад НТВ движется полным ходом; уже выяснилось, отчего в новогодние праздники начались зачистки: уволили одного из лучших энтэвэшных корреспондентов Пашу Лобкова – руководство видело его на одном из “болотных” митингов накануне Нового года. О своем увольнении Паша узнает, не получив зарплату в конце месяца: звонит в бухгалтерию с вопросом, а там ему отвечают: “Какая зарплата? Вас уволили”.

В кулуарах ходят дикие слухи, но телик – это же катушка, нет времени остановиться: я дописываю сценарий первого на нашем телевидении научно-популярного фильма о раке, большую часть денег на который дал телеканал НТВ, время от времени веду новую тогда программу “НТВшники”. В Москве и кое-каких городах идут митинги. И программы дирекции праймового вещания, в которой я состою, их освещают. Причем освещают честно. В конце января увольняют Колю Картозия, директора этой самой дирекции, моего непосредственного начальника, человека, который помог мне пробить фильм “Победить рак”. Он вызывает меня в кабинет: “Я еще никому не говорил, но меня уволили”. И я понимаю, что как приличный, порядочный человек, как Колин друг я должна уйти вместе с ним, за ним. Но, с другой стороны, я понимаю, что у меня на стадии монтажа фильм, за который мы так долго бились.

ХАМАТОВА:И если ты уйдешь, то фильма не будет. Как Картозия принял твое решение?

ГОРДЕЕВА:Это было не мое решение, это как раз он предложил в ответ на мою попытку уволиться: “Не вздумай! У тебя фильм. Его надо доделать”.

ХАМАТОВА:Еще у тебя в тот момент двое маленьких детей, один из них грудной.

ГОРДЕЕВА:Об этом я не думала, если честно.

ХАМАТОВА:Да, а я тебе позвонила и сказала, чтобы ты подумала!

ГОРДЕЕВА:Видишь ли, до зимы двенадцатого года всё так складывалось в моей профессиональной жизни, что даже мысли, что я вдруг могу остаться без работы, что мне нечем будет кормить детей, не возникало. Работа была всегда: любимая, круглосуточная, на износ. Представить себе, что однажды наступит день, когда каждый уволенный “из телевизора” человек останется не просто без работы, но в принципе не у дел, было невозможно.

Оказалось – возможно. И довольно быстро. Нас “разрушили” за три месяца. Уволили Картозию. Вслед за ним тут же ушли несколько ребят. Не прошло и недели, как кабинет Картозии занял новый человек – воплощение пошлости и дурновкусия, до тех пор бывший на вторых-третьих ролях, но вдруг оказавшийся у руля дирекции, которую не он построил и не он собрал. Довольно быстро стало понятно, что теперь главными будут передачи про сиськи-письки, перемежаемые политическими темами, спущенными сверху.