Иван Исаков - Командиры мужают в боях

Меня кто-то несколько раз дернул сзади за гимнастерку. Обернулся — телефонист протянул мне трубку.

— Алло!.. Алло!..

Но в трубке что-то трещало. Я заткнул пальцем свободное ухо, опустился на дно окопа, снова и снова то кричал «алло», то спрашивал совсем тихо, кто меня вызывает. Скорее догадался, чем узнал голос Цуладзе. Комбат интересовался обстановкой в третьей роте. Я доложил, что находится пока на прежнем месте. Атака, кажется, отбита.

Цуладзе сообщил, что фашистов отбросили и другие подразделения. Но часть танков прорвалась в наш тыл. Он потребовал удержать позиции любой ценой. Если нас выбьют из окопов, сказал он, то в чистом поле будем раздавлены танками.

Дым постепенно рассеивался, и обзор расширялся. Стрельба продолжалась, но уже с меньшим напряжением. Неподалеку от моей ячейки чадил догоравший танк со свастикой на башне. Из люка свешивался вниз головой не успевший вылезти танкист, его белесые волосы были залиты кровью, другой лежал у оборванной гусеницы. А неподалеку от них наш солдат перевязывал товарища: правой здоровой рукой тот придерживал левую, окровавленную. Наверное, это они уничтожили танк и его экипаж.

В тылу у нас шел бой с прорвавшимися гитлеровцами. Там с предельным напряжением работали артиллерийские батареи Сергеева и Кузьмина. Особо хочется сказать о роте ПТР старшего лейтенанта Дядькина. В неравном бою бронебойщики уничтожили около десяти танков. Но и сами понесли тяжелые потери. Почти все бойцы были убиты или ранены, уцелело лишь несколько человек. На этом участке враг не прошел.

К полудню стало жарко, хотелось пить, пот разъедал глаза. Несмотря на то что атаки отбили, на душе было тягостно. Противник производил перегруппировку и подтягивал резервы. Я видел в бинокль, что в его расположении появилось много танков, но они пока что активных действий не предпринимали.

В нашем полку не было ни единого танка, в небе — ни единого самолета. Я пробрался на НП и спросил Цуладзе, чем мы будем отражать атаку, если эта армада обрушится на нас. Он спокойно ответил:

— Тем, что есть.

А танки врага все выползали и выползали из-за бугра, доходили до определенного рубежа и останавливались, как бы готовясь к прыжку.

Начал считать, но их было столько, что скоро сбился. Да и зачем это делать, если бить их все равно нечем.

— Надо отходить, раздавят…

— Иди к Самчуку, доложи свое мнение, — насмешливо посоветовал мне Цуладзе.

Командир полка сам пришел к нам на НП. К тому времени Самчук стал подполковником.

— Ну, Цуладзе, как дела?

— Пока отразили, а вот что дальше — не знаю.

— Дальше опять будешь отражать.

— Товарищ подполковник, почему они стоят? — спросил я Самчука.

— А ты пойди спроси у них.

— Может быть, нам отойти, пока они не атакуют?

— Видишь вон тот курган? — Иван Аникеевич указал рукой. — Там на своем НП находится Родимцев, и он сказал мне: «Отойдешь, Самчук, расстреляю, не посмотрю на наши товарищеские отношения».

Я знал, что командир дивизии и командир полка учились вместе, дружили. Слова Самчука потрясли меня. Но уже в следующее мгновение я понял, что только исключительно напряженная обстановка вынудила Родимцев а произнести эти страшные слова, и произнес их он, по-видимому веря в Самчука, в его умную голову.

И еще я подумал, что теперь все зависит только от нас, от нашего упорства и умения малыми силами противостоять бронированному кулаку врага.

Самчук раскрыл свой планшет, провел рукой по целлулоиду, словно разглаживая аккуратно сложенную карту этого района, сорвал стебелек пырея и, покусывая кончик, по своему обыкновению, долго вглядывался в обозначенные на ней рубежи. Затем начал водить стебельком по карте, объясняя нам обстановку в более широком плане. В заключение сказал, что нужно удержать занимаемый рубеж до наступления темноты.

Только к вечеру противник снова двинулся в атаку — как-то незаметно, без артподготовки, просто танки поползли вперед, за ними — пехота. А из-за бугра подходили новые силы. Бой был ожесточенным. Гвардейцы дрались героически, но танки неприятеля потеснили нас. Продолжая отбиваться, мы начали пятиться. Солнце, медленно катившееся к горизонту, наполовину спряталось за его чертой. Мы сумели оторваться от неприятеля, зацепились за выгодный рубеж, и наши бойцы, не теряя времени, стали окапываться. Мимо нас шли и шли разрозненные группы из других частей. Цуладзе приказал мне задерживать их, сколотить из них подразделение и занять оборону во втором эшелоне.

Не знаю, как долго пришлось бы мне метаться среди отходивших бойцов и насколько успешно увенчалась миссия, возложенная на меня комбатом, если бы наблюдательный Муха не указал на легковые автомобили, за которыми на расстоянии полутора-двух километров пылила какая-то колонна. «Наверное, подкрепление. Может быть, и танки», — обрадовался я. Тем временем легковушки подъехали к отходившим бойцам и остановились. Из первой машины вышел командующий фронтом Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. Его сопровождали несколько генералов и офицеров. К ним подкатила крытая полуторка, из кабины которой выскочил молодой генерал-майор и подбежал к маршалу. Тимошенко, возвышаясь над окружавшими почти на целую голову, указывал в сторону противника и что-то говорил генерал-майору, который смотрел то на местность, то на карту.

Бойцы, увидев командующего фронтом, замедлили шаг, рассредоточились и стали окапываться.

Мы находились на гребне высоты. В сторону гитлеровцев местность постепенно понижалась, образуя широкую пологую балку. Уже наступали сумерки, когда по ту сторону ложбины показалась лавина танков, колонны пехоты и конница неприятеля, примерно двести — триста всадников. Все это двигалось по неубранным полям прямо на нас. Не знаю, как другие, но я не успел даже подумать, как быть: раздался сильный грохот, и через наши головы пронеслись реактивные снаряды. Это было так неожиданно, что мы инстинктивно бросились на землю. Никто из нас не видел, как подошли «катюши».

Огненные всплески настигли фашистские танки. Пробивая черный дым и пыль, там забушевало пламя, которое стремительно распространялось ввысь и вширь. Словно свечи запылали двенадцать вражеских машин. Сзади нас раздался еще один залп. На этот раз удар пришелся по коннице и пехоте. Казалось, с наступающими было уже покончено. Но залп «катюш» прогремел в третий раз. Мы воспряли духом. Положение наше сразу улучшилось. Насколько оно было критическим, можно судить по тому, что С. К. Тимошенко счел необходимым лично появиться на этом направлении. Три залпа «катюш» сорвали задуманный фашистами маневр и дали нам возможность оторваться от них.

На фоне темно-розового неба появились наши штурмовики. Их было немного. Они стали бомбить и обстреливать неприятельские позиции.