Иван Исаков - Командиры мужают в боях

В течение ночи мы оборудовали новый оборонительный рубеж и выдержали бой с численно превосходящим противником. Потом — снова отход и новые схватки…

В одной из них был тяжело ранен командир полка Иван Аникеевич Самчук. В командование частью вступил его заместитель майор Семен Степанович Долгов, а комиссаром полка вместо раненого Морозова назначили старшего батальонного комиссара Тимошенко, которого я еще ни разу не видел.

Наш отход продолжался. За сутки мы одолевали и по сорок, и по шестьдесят километров. Энергия комбата Цуладзе поражала: он везде успевал, старался, чтобы и в такой обстановке батальон оставался боеспособной единицей.

Но не суждено было нашему комбату дожить до победы. Самолет-разведчик сбросил бомбу, и Цуладзе, лежавшего вместе с комиссаром на повозке, смертельно ранило осколком в живот. Прежде чем кто-либо успел опомниться, он застрелился.

Я узнал об этом не сразу, так как находился в хвосте колонны вместе с 3-й ротой лейтенанта Карпенко.

Если люди не уверены в себе и не знают обстановки, они легко поддаются страху. Поэтому, когда на бугор выскочили десять танков и открыли огонь — это было уже около Дона, — бойцы забеспокоились, назревала неразбериха. Неподалеку от нас тракторы тянули восемь тяжелых 107-миллиметровых пушек. Почему-то никто не догадался повернуть их против танков. Я взглянул на офицера-артиллериста. Он ничего не предпринимал. Меня зло взяло: такие сильные орудия, а бездействуют. Поскакал к нему, обругал. Он даже не пытался оправдываться. Я нашел командира дивизиона.

— Разверните хотя бы две пушки, ударьте…

Это подразделение в боях еще не участвовало. Расчеты были укомплектованы полностью. Майор то ли меня послушал, то ли сам решил, что по-другому поступить нельзя: развернул два орудия. Они выпустили несколько снарядов и подожгли два танка. Остальные поспешили укрыться за бугром.

Мы направились дальше. В эти сутки я не видел ни комбата, ни комиссара, естественно, ни я, ни третья рота не знали, что капитана Цуладзе уже нет в живых и что его останки везли на повозке всю ночь, а утром похоронили, кажется, в Чертково. Лишь полтора месяца был он нашим командиром. Мы потеряли хорошего офицера и замечательного товарища.

Командиром 1-го батальона снова был назначен я.

Мы вели ожесточенные схватки с противником, но закрепиться нигде не могли. К Дону подошли затемно. Часть сил 13-й гвардейской дивизии переправилась через реку в районе станицы Вешенской, а 39-й гвардейский полк и артиллерия дивизии, отрезанные передовыми неприятельскими частями, вынуждены были спуститься южнее, в район Цимлянской.

У переправы к нашему батальону присоединились бойцы из некоторых других полковых подразделений. Сейчас, конечно, трудно точно установить сколько именно. Пожалуй, человек пятьсот-семьсот. К тому времени дивизия понесла весьма ощутимые потери в командном составе: командир артиллерийского полка был убит, все три командира стрелковых полков — ранены. Поскольку на переправе не оказалось никого старше по званию, мне пришлось временно принять на себя командование этим отрядом. Мы стали именовать его 39-м гвардейским стрелковым полком.

Через реку был наведен понтонный мост. У переправы— сутолока. Майор, командовавший движением войск, один не управлялся.

К берегу подъехала полуторка-стартер. На ней — летчик-лейтенант. Увидел мои голубые петлицы — я еще носил летную форму, — подошел ко мне.

— Что будем делать?

— Переправляться.

— А как?

— Не знаю.

Пошли мы с ним к майору, я доложил, что привел сюда полк: надо организованно переправиться.

— Помогите навести порядок, — попросил майор. — Тогда и переправитесь.

Все наши командиры включились в работу. Пробку удалось рассосать. С грехом пополам перебрались на противоположный берег Дона.

Я попытался разыскать кого-нибудь, кто мог бы членораздельно сказать мне, что делать дальше. Мы понимали, что на Дону должна быть организована оборона, что на этом водном рубеже нужно задержать наступление противника. Но найти никого не удалось.

Над рекой появился вражеский воздушный разведчик. Значит, скоро прилетят бомбардировщики. Мы отъехали на несколько километров в сторону и рассредоточились. Мимо пролетели две группы бомбардировщиков по тридцать шесть самолетов каждая. Они стали бомбить переправу.

Мы дошли до какой-то станицы и расположились на отдых. Старшины затеяли кормить людей, а я пустился на поиски начальства. Надо было узнать, где наша дивизия или хотя бы штаб армии. И опять никто ничего не мог сказать толком. Что делать — неизвестно: занимать ли оборону, идти ли дальше? Вдруг, откуда ни возьмись, лейтенант Карпенко и младший политрук Гришин, говорят, что меня вызывает какой-то офицер. Подошел с ними к машине, навстречу мне — капитан:

— Кто вы?

— Командир первого батальона, тридцать девятого гвардейского полка…

Он проверил мои документы и передал письменное приказание, в котором говорилось: «Командиру 13-й гвардейской стрелковой дивизии следовать через Котельниково, Сталинград в Дубовку».

— Это же адресовано командиру дивизии, а я всего-навсего комбат.

— Мне все равно, — ответил он. — Мне велено: кого из офицеров дивизии встречу, тому и приказ вручить. А вы своего командира дивизии уж сами ищите.

Записал мою фамилию и умчался.

Карты у нас не нашлось. Расспросил местных жителей, те подсказали, как ехать. Объявил личному составу о полученном приказе, и, вытянувшись в колонну, мы поехали. Я не оговорился: именно поехали, пеших у нас уже не было, все разместились на подводах.

Мне повезло: не успели выбраться из населенного пункта, как встретили полкового инженера старшего лейтенанта Николая Григорьевича Паршина. От него я и узнал, что наш полк переправился через Дон в районе Цимлянской. Примерно в то же время, что и мы. Гитлеровцы следом высадили десант, но он был сброшен в реку. Командование полка, две полковые батареи и часть 3-го батальона (в полку было в ту пору всего два батальона) находились здесь же, неподалеку.

Мы с Паршиным рысью поехали к комполка. Майор Долюв очень обрадовался, что мы нашлись и что теперь налицо, хотя и сильно потрепанный, но все же полк. Долгов спросил, сколько у меня людей, где они, накормлены ли. Я доложил. Сказал, что имею кухни и запасы продовольствия.

Здесь же я познакомился с новым комиссаром полка майором Тимошенко. Это был среднего роста мужчина в пилотке, подчеркивавшей полноту его широкого лица.

Комиссары у нас и в батальонах, и в полку, и в дивизии были хорошие. Каждый умел поговорить с человеком, а на войне это ох как много значит! Мы жили с нашими комиссарами душа в душу, и когда кто-то из них выбывал по ранению, а кого-то в интересах дела переводили в другую часть и на их место приходили новые люди, к ним, естественно, приглядывались, прикидывали: «Каков ты есть? Уживемся ли?» На войне каждый на виду: каков ты — проверяется не на словах, а в бою, в деле.