Ирина Левченко - Повесть о военных годах

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает он. — Говорят, вы недавно хворали?

Быстрее молнии пронеслась мысль: «Бабушкина работа!»

— Что, у вас тут моя бабка была? — со злостью спросила я.

Все рассмеялись.

— Как это вы сразу догадались? Да, была ваша бабушка, просила повременить с вашей отправкой, а несовершеннолетних мы не можем посылать на фронт без согласия родителей. Не волнуйтесь, работа и здесь найдется: будете помогать нам готовить кадры дружинниц.

Просьба, уговоры — ничто не помогало! Председатель твердо стоял на своем. Я не выдержала и расплакалась. Он рассердился:

— Хорошо, если вы так настаиваете, звоните в военный отдел Московского комитета партии; если разрешат, я не буду возражать!

— Какое мне дело до бабушки и до председателя РОККа! Все равно я уйду на фронт, зайцем уеду! — захлебываясь слезами, бросала я в телефонную трубку.

Мой собеседник ровно ничего не понимал:

— Постойте, какая бабушка, какой председатель РОККа? Да вы расскажите все по порядку!

Сбиваясь и глотая слезы, я рассказала «по порядку».

— Скажите, а сколько вам лет? — спросил товарищ из МК.

— Восемнадцать, — не задумываясь, ответила я и для очистки совести тихонько добавила: — Будет.

Последнего слова он, очевидно, не слышал.

— Хорошо, я разрешаю вам ехать! — сказал товарищ из МК после минутного раздумья.

Получив на складе комбинезон, сумку, косынку, нарукавную повязку с красным крестом, позвонила домой. Времени уже не оставалось, и с мамой простилась по телефону. Как же я пожалела об этом через час! Выяснилось, что нас задержали до вечера. Ко всем пришли родные, а когда я снова позвонила домой, ответила Танюшка: «Мама ушла, когда вернется — не знаю». Тяжело было уезжать, не услышав на прощание ласкового маминого голоса…

Только в девять часов вечера выехали мы из ворот горкома Красного Креста. Наш эшелон имел довольно внушительный вид: тридцать автобусов (по санитарной дружине от каждого района Москвы да еще сестры, врачи) с шумливыми девушками, в большинстве одетыми в темно-синие комбинезоны танкистов. По Арбату двинулись к Можайскому шоссе. Пока ехали по московским улицам, весело пели. Но как только город стал удаляться, притихли, прощаясь с Москвой. Потом кто-то потихоньку затянул: «Любимый город в синей дымке тает…» — все подхватили. Кому из нас и когда еще суждено вернуться в Москву?..

Мелькали темные силуэты телеграфных столбов и встречных машин, идущих с притушенными фарами. Думалось о будущем, недалеком, неизвестном будущем, навстречу которому двигался наш эшелон.

Куда едем, никто не знал, но все были уверены, что на фронт. Восьмого июля мы проехали Вязьму.

В деревне Мурановке какая-то старушка повела Катюшу Фирсикову и меня к себе. Мы пили молоко, бабка внимательно разглядывала нас и, наконец, расплакалась.

— Ах вы, мои касаточки, такие молодые, такие хорошие!.. — Она порывисто обняла меня сухими, старческими руками и крепко поцеловала. — Идите, деточки, хорошее у вас дело, только живыми возвращайтесь, храни вас господь бог!

На запад проходило много частей: пехота, танки, артиллерия. Один танкист насмешливо оглядел меня с ног до головы и презрительно бросил:

— Вот куда наши комбинезоны идут! Тоже мне — танкисты!

А я смотрела на него с таким восторгом, что даже не обиделась и только робко спросила:

— А мне можно стать танкистом?

Он свысока взглянул на меня, выразительно шмыгнул носом, провел под ним пальцем и рассмеялся:

— Куда тебе! Тоже мне — танкисты!

Теперь уж я обиделась и решила: повоюю в пехоте, докажу, что достойна доверия, может быть, тогда мне и разрешат стать хотя бы санитаром где-нибудь в танковой части.

В городе Кирове, Смоленской области, наша колонна разделилась. Две дружины Октябрьского района и наша, Ленинградского, остались при штабе армии. Остальные поехали на обслуживание строительства оборонительных сооружений.

В воинские части направляли не дружинами, а небольшими группами. Наконец настала и наша очередь.

Семнадцатого июля 1941 года Катя, я и еще несколько девушек, удобно устроившись на мягком сене в кузове полуторки, отправились к месту своей службы.

Предстояло проехать около ста километров, но теперь никакие расстояния ничего не могли изменить — мы ехали на фронт, на руках у меня были документы, свидетельствующие о том, что пять сандружинниц направляются в Н-скую стрелковую дивизию и могут быть использованы в качестве санинструкторов.

В ту первую ночь движения по лесным дорогам к фронту каждый промелькнувший в стороне куст, каждый шорох в лесу казался полным опасностей, которые мы должны преодолеть. Тем более, что перед отъездом нас немного попугали, заявив, что дорога, по которой нам предстояло ехать, простреливается. А мы, приняв все за чистую монету, тревожно и в то же время радостно ждали той минуты, когда нас, наконец, будут обстреливать, и как это будет интересно, и как, приехав в дивизию, мы сможем заявить, что мы уже обстрелянные. Ведь каждая из нас думала только о том, чтобы попасть на самую что ни на есть войну — на передовую.

Всю дорогу с трепетом мечтали о каком-нибудь выдающемся случае, который сразу позволил бы нам предстать перед начальством настоящими, доказавшими свои боевые качества солдатами.

Фантазия разыгралась. Вот на нашу машину совершает нападение группа диверсантов. Мы встречаем их дружным метким огнем (у шофера была одна винтовка!) и после неравного боя выходим победителями. А потом привозим в штаб дивизии полную машину пленных и предъявляем сначала их, а уж потом предписание. И, конечно, таких опытных и бывалых бойцов немедленно направляют прямо в бой.

Или же так. Остановившись на привал, мы слышим шепот в лесу и обнаруживаем переодетых немцев-шпионов. Неслышно окружаем мы диверсантов. Шофер — он молчаливым уговором единогласно признан главнокомандующим, — громким шепотом командует: «Иванов, ты с отделением заходи справа, а слева мы их встретим пулеметом!» Это для того, чтобы создать видимость большого отряда и испугать врагов. Наша хитрость удается, мы забираем всех в плен и, как и в предыдущем случае, приезжаем в штаб дивизии обстрелянными, боевыми солдатами.

Конечный результат тот же: нас сразу направляют на передовую.

Я сидела в машине, поджав под себя ноги, то и дело проверяя, как они пружинят. Такая поза, казалось мне, наиболее соответствовала «боевой готовности»: в любую минуту могу легко вскочить и действовать. Однако при попытке спрыгнуть с машины чуть было не полетела кубарем: ноги затекли и совсем не слушались.

Пожилой старший военфельдшер, встретивший машину, повел нас к начальнику санитарной службы дивизии.

Мы шли гуськом по узенькой лесной тропинке. Было холодновато. Солнце только что встало и мягким светом озаряло кусты, деревья и красные глазки земляники, выглядывавшие из густой травы. Мы не могли удержаться, чтобы не остановиться и не отправить в рот сладкую, сочную ягоду.