Анатолий Марченко - Мы здесь живем. Том 2

В Москве, отправляя меня с охраной, мне предлагали услуги: за мои деньги мне купят в магазине на дорогу продуктов. Но я отказался.

В дороге мне не раз предлагали чего-нибудь купить на стоянке — я все время отказывался.

Приглашали к своему столу — отказывался.

Мне всегда неприятно получать что-либо от охранников или надзирателей, а тем более просить их о чем-то.

Раза два, пока мы ехали до Чуны, к нам заходила девица из ресторана, предлагая горячий обед. Вот это и была моя еда.

— Голодовку, что ли, объявил? — спрашивали мои охранники. Они вообще пытались со мной поговорить, но мне было неприятно само их присутствие рядом. И они скоро оставили меня в покое.

По прибытии в Чуну меня сдали в участок железнодорожной милиции. Тут я дожидался, пока за мной придут или приедут из РОВД.

И вот я в РОВД, в кабинете начальника по политчасти. Несколько офицеров милиции после формальных вопросов пытаются завязать разговор. А мне хочется побыстрее от них уйти.

Их интересовало, и я чувствовал — искренне, много ли в СССР политзаключенных.

И еще мне был задан смешной вопрос:

— А кто, по-вашему, хуже, КГБ или милиция?

— Для меня нет разницы.

— Ну как же? — удивился кто-то из них.

— У вас красный кант, а у них голубой — вот и вся разница.

— Милиция с уголовниками имеет дело, а не с политическими.

— Во-первых, если даже это и так, то, как она имеет эти дела, — это тоже еще вопрос. Во-вторых, сейчас милицию используют и для расправы с людьми по политическим мотивам. И КГБ остается в тени. Милицию сейчас используют, поручая ей самую грязную работу.

— Загибаешь ты…

— Загибаю? Вот кто из вас осмелится не выполнить приказ, не послушаться? Даже если будете прекрасно понимать, что вас заставляют идти на нарушение закона, — вы все сделаете, как и ГБ.

Сколько раз каялся и плевался, что связываюсь с милицией, прокурором и прочими властями и законниками. И вот опять завожусь.

Ловлю, внутренне кляну себя последними словами и резко обрываю этот треп.

— Когда я смогу отсюда выйти?

Они тоже сворачивают разговор. Так меня и отпускают до вечера. А вечером велено явиться, и мне объяснят, на каком положении я буду тут жить.

Чуна — это станция на трассе Тайшет — Братск. Поселок называется Чунский. И станция, и поселок названы по ближайшей речке Чуне. Сейчас это райцентр. Две центральные улицы асфальтированы, идут параллельно друг другу. Из всех переулочков, связывающих их, только три-четыре с асфальтом. Остальные улицы и переулки — обычные деревенские. Под ногами и в огородах голый песок. А вокруг глухая тайга, вся обезображенная старыми вырубками. Вокруг поселка в тайге — сплошная городская свалка.

Раньше в поселке и вокруг по всей трассе были лагеря. Они вели лесоповал, а позже и строили трассу железной дороги от Тайшета до Лены. И строили, и обживали города, поселки, станции зэки-первопроходцы. Сейчас в самой Чуне лагерей нет. Но есть рядом.

В поселке глаз бывшего зэка сразу определит дух лагерей: по планировке поселка, по архитектуре. Да и следы бывших зон еще не стерлись окончательно и напоминают о страшном прошлом страны и этого края. В поселке некоторые жилые кварталы так и называются местными жителями по номерам бывших на этих местах зон. Четвертая, седьмая и т. д. Хотя сейчас здесь улицы и переулки носят современные названия.

Основное предприятие — ДОК, деревообрабатывающий комбинат. До недавнего времени он был рабочей зоной пятьдесят восьмой статьи. В его цехах работали политические, пока в конце 1950-х годов их не вывезли в Мордовию.

Многие из бывших зэков остались тут после освобождения — по окончании срока или по амнистии 1956 года. Кому-то повезло хотя бы умереть на воле, кто-то доживает на воле, а есть и те, кто продолжает работать вольным. Есть и такие, кто их охранял и работал в МВД — ГБ, но таких мало. Эта публика предпочитает не жить на месте своей бывшей службы. Они разъезжаются по стране и не откровенничают на новом месте жительства, скрывают свое бывшее ремесло.

Когда я приехал в Чуну, ДОК обновляли и расширяли — старые, деревянные цеха с маленькими окошечками постепенно заменяли современными зданиями и оборудованием.

Вокруг ДОКа все еще была запретка — вернее, от нее остались лишь деревянный забор и вахта, превратившаяся теперь в заводскую проходную.

Есть женщины — работницы ДОКа, которые при пятьдесят восьмой начинали здесь работать еще девчонками. Они поступали на легкие работы: учетчиками, контролерами ОТК, кладовщиками и работали без страха.

Но когда заменили пятьдесят восьмую уголовниками, то стало опасно. Они поувольнялись. А позже, когда ликвидировали совсем лагеря в Чуне, — вернулись на ДОК. И сейчас работают.

В августе я получил паспорт с клеймом «выдан на основании справки №…» Это все, крышка. Шлагбаум при прописке, через который не перепрыгнешь. Получив паспорт, сразу же прописался и стал устраиваться на работу.

Пришлось идти на ДОК.

А куда еще?

Объявили мне под расписку и условия надзора: срок надзора установлен пока в шесть месяцев, до 17 февраля 1972 года. Условия надзора следующие: не появляться в пивном баре. Это единственное тут заведение для любителей раздавить бутылку или попить пива. Не выезжать за пределы поселка и с десяти часов вечера до шести утра не выходить из дома. И еще ходить трижды в месяц, по десятым числам, отмечаться в РОВД.

Так я жил и работал, почти не ощущая зоркого глаза властей.

В конце сентября кончался срок ссылки у Ларисы, и она перед отъездом в Москву решила съездить к нашему другу и ее подельнику П. Литвинову.

Павел находился в ссылке в Читинской области, в Верхних Усуглях. Сроку ему досталось на год больше, чем Ларисе.

Мне тоже очень хотелось повидаться с Павлом и его семейством. Более трех лет мы не виделись. У Павла и Майи к этому времени уже родилась дочурка, которую назвали Ларисой.

Лариса могла ехать, ни у кого не спрашиваясь. Мне же нужно было специальное разрешение от милиции. И я обратился в РОВД с просьбой разрешить поездку в Верхние Усугли на десять дней. Тогдашний начальник милиции взял мое заявление и велел подождать в коридоре. А минут через тридцать позвал меня и вернул мое заявление со своей резолюцией «в просьбе о поездке в В. Усугли Читинской обл. отказать».

Мы с Ларисой другого ответа и не ждали. Обращение за разрешением было сделано на авось, по принципу: хуже не будет.

Поэтому отказ восприняли как должное.

— Вот если б разрешили, — отшучивались мы с ней, — то было бы чему удивиться.

Я получил отказ часов в пять вечера, зайдя с заявлением в милицию по пути с работы.

А на следующий день, придя вечером с работы, услышал от Ларисы, что приходил мой комендант — старший лейтенант милиции — и велел мне зайти по вопросу о поездке в Усугли.