Анатолий Марченко - Мы здесь живем. Том 2

А каково его матери? Ведь все это происходит у нее на глазах! Она жила все последние десять лет только одной мечтой — увидеть своего сына освободившимся. И вот увидела. Было ли ей легче от такой свободы для сына?

После освобождения Леонида она прожила около года и умерла. Леониду было разрешено похоронить мать в Москве. Ну не высшая ли это форма гуманизма самого передового в мире общественного строя! А ведь могли бы и не разрешить!

Леонид пытался прописаться где-нибудь поближе к Москве, чтоб не уезжать далеко от матери. Но ему, как и большинству нашего брата, везде отказывали в прописке: где под надуманными предлогами, а где и впрямую заявляя, что лиц с политической статьей в центральных областях РСФСР не прописывают. Нашел он где-то квартиру в Калининской области, но деревушка оказалась рядом с железнодорожной линией Москва — Ленинград. Ему в отказе прямо написали, что отказано именно по этой причине: рядом трасса.

Но вот в конце концов он все же прицепился в Конаково. У нас был его домашний адрес, но так как время, когда мы приехали в Конаково, было дообеденное, то Леонид, по нашим предположениям, должен был быть на работе. Мы и решили пойти искать его на место работы. Работал он на овощном складе, на переборке картофеля. Нашли мы нашего Леонида быстро и были немало удивлены его положением. Собственно говоря, мы о нем знали все и могли бы не удивляться увиденному и услышанному от него самого. Но, по-видимому, так уж устроен человек, что на него большее впечатление производит то, что он сам непосредственно видит, а не знает понаслышке.

Рендель — выпускник МГУ. Он историк по профессии и до ареста преподавал историю в одном из московских вузов. Но вот он освободился, и мало ему было мытарств с пропиской — еще хуже положение с работой. Работать по специальности он не может и мечтать. И все по той же самой причине: инакомыслие. Самое подходящее, что нашлось для него в Конаково, — это работать на переборке овощей, или дворником, или на разных работах. Он любит свою профессию и не собирается ставить на ней крест. Пытается как-то заниматься и пишет исторические статьи. Ему необходима специальная литература, доступ к архивам — но ничего из этого ему теперь недоступно все по тем же идеологическим соображениям властей.

Да разве одного Ренделя постигла такая участь — лишиться любимой работы и работать вынужденно, буквально лишь за кусок хлеба? Можно составить бесконечный список имен моих соотечественников, чьи критические высказывания по поводу нашего политического и общественного устройства так или иначе послужили причиной увольнения с работы. Тех, кто после отбытия срока в лагерях навсегда лишен возможности работать снова по специальности. Я назову только людей, близких мне: Константин Бабицкий — ученый-лингвист, участник демонстрации на Красной площади в 1968 году против оккупации Чехословакии войсками СССР и его сателлитов. После возвращения из ссылки вот уже более пяти лет безуспешно пытается устроиться по специальности. Так и не добившись ничего, с кучей отказов, устроился сторожем в музей; вышеупомянутый Леонид Рендель; Лариса Богораз — подельница Константина Бабицкого, лингвист и кандидат наук; Юрий Орлов — член-корреспондент АН СССР.

И еще удивительнее случай с Петром Якиром. После его неблаговидного поведения на следствии и на суде КГБ облагодетельствовал его немыслимыми по нашим понятиям благами: ссылку определили в двухстах километрах от Москвы, обеспечили жильем (дали отдельную комнату, за которой рядовой и благонадежный советский человек стоит в очереди годами!), очень скоро помиловали вовсе и разрешили снова жить на старом месте в Москве.

Но, несмотря на все это, работать ему по специальности так и не дали, так сказать, оставили его в этом отношении на общих основаниях. И работает он сейчас сторожем.

В этом перечне я специально не затрагиваю людей, которые лишились работы из-за намерения эмигрировать в Израиль. Потому что перечислять всех не хватит моей рукописи; этот факт уже давно всем известен и у нас в стране и за рубежом.

А наша пропаганда лицемерит, берясь уличать ФРГ и другие страны в подобных грехах.

Вот передо мной статья из «Литературки» № 30 от 28 июля 1976 года. Называется статья «Неугоден…» и подзаголовок «Хельсинки: кто против?». Автор статьи Ю. Осипов негодует по поводу увольнения с работы профессора Питтсбургского университета Поля Найдена. Как же уволили П. Найдена? Цитирую Ю. Осипова: «…перед летними каникулами факультетское начальство отказалось продлить с ним контракт на следующий учебный год, мотивируя свое решение якобы недостаточной квалификацией профессора как ученого и педагога». Общее правило в США.

«Подоплека? — вопрошает тут же Ю. Осипов и дает нам ответ: — Д-р Найден является членом Коммунистической партии США». И только-то!

На этой же странице публикуется открытое письмо президенту Питтсбургского университета от трех наших высокосознательных граждан-ученых, обеспокоенных нарушением прав человека в США. Письмо в защиту этого же самого П. Найдена. Какая чувствительность: «Мы не можем квалифицировать это иначе, как нарушение гражданских свобод…Подобная дискриминация идет вразрез с конституцией США, гарантирующей гражданские свободы в стране, противоречит духу и букве Заключительного акта совещания в Хельсинки…» И выражается надежда, что П. Найдену будет дана «возможность продолжить свою преподавательскую деятельность». Непосвященному читателю может показаться, что эти авторы живут в такой стране, где действительно гарантированы гражданам их гражданские права и совершенно исключено нарушение прав человека. Но вот каково об этом читать нашим ренделям и бабицким?

Про себя скажу откровенно, что когда я постепенно выбирался из-под хлама нашей пропаганды о заграничной действительности, то поначалу в моей голове не могло никак уместиться понятие такого факта: член партии, ставящей своей целью свержение существующего строя, может преподавать в университете. Не так-то просто, оказывается, избавиться от того груза пропагандистского вранья, которым от рождения придавлен советский человек. Сказывается впитанная и усвоенная нами с пеленок нетерпимость ко всему иному, не спущенному сверху умными дядями, которые все за нас решают и определяют: что читать и как думать, вернее, вовсе не думать, а повторять за ними. По команде поднять руку и опустить. И с трудом и постепенно выкристаллизовывается убеждение, что лишь уверенный в себе общественный строй может позволить своим гражданам иметь и пропагандировать свои идеи и убеждения.

Можем ли мы, граждане страны победившего социализма, хотя бы мысленно представить себе такое: в каком-то вузе в Москве или в другом городе профессор кафедры — антикоммунист? Или просто сомневающийся в том или ином положении марксистской идеологии и мировоззрения?