Олег Лекманов - Венедикт Ерофеев: посторонний

Личный архив В. Ерофеева (материалы предоставлены Г. А. Ерофеевой).

См.: Ерофеев В. Записные книжки 1960-х годов. С. 612–615.

Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. С. 322.

Занятную историю о Ерофееве и Хармсе рассказывает видный специалист по творчеству поэтов ОБЭРИУ Михаил Мейлах: «В конце 1970-х годов мы вместе с Володей Эрлем готовили первые полные издания Введенского и Хармса по их рукописям из архива Я. С. Друскина. В тот самый момент, когда мы решали, следует ли писать, как у Хармса в рукописи, „дней котыбр“ или, учитывая его аграфию, „дней катыбр“, раздался телефонный звонок, и девичий голос произнес: „С вами будет говорить Веничка Ерофеев“. Я немного удивился — чем бы я мог привлечь внимание автора „поэмы“ „Москва — Петушки“, которой зачитывалась в то время вся страна и которая по всенародной популярности могла соперничать только с песнями Высоцкого. Потом была долгая пауза, затем в трубке обозначился некоторый шум, соответствующий, очевидно, не совсем гладко прошедшей передаче ее знаменитому писателю, каковой, не тратя времени на такие условности, как приветствия, голосом, исключающим какие-либо возражения и свидетельствующим о присутствии в его крови повышенной дозы воспетого в его великой поэме „Ханаанского бальзама“ или „Слезы комсомолки“, безапелляционно изрек: „Ты должен дать мне всего Введенского и всего Хармса. Я буду их издавать“. Но общение с великим писателем вызвало некий прилив вдохновения и у меня, и я явственно услышал чистый и ясный голос Клио (что указывало на полное отсутствие в ее крови „Ханаанского бальзама“, не говоря о „Слезе комсомолки“), подсказывавшей мне фразу, которая вполне могла бы занять достойное место в упомянутой поэме (если бы та не была уже написана и не пользовалась всенародным успехом, соперничая только с песнями Высоцкого), — фразу, которую, прежде чем повесить трубку, я тут же ему и передал от имени музы, ничуть не пытаясь ее присвоить: „Поди и сдай бутылки“».

Интервью Игоря Сорокина с Сергеем Филипповым 9 октября 2015 года.

Седакова О. Венедикт Ерофеев — человек страстей.

Про Веничку. С. 86.

Авдиев И. Клюква в сахаре. С. 280. Ерофеев переиначил к случаю строку из первой строфы программного северянинского стихотворения «Увертюра»: «Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском! // Удивительно вкусно, искристо и остро! // Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском! // Вдохновляюсь порывно и берусь за перо!» ( Северянин И. Стихотворения. С. 248).

Про Веничку. С. 102.

Про Веничку. С. 50.

Про Веничку. С. 145–148.

Напомним, что резоль входит в состав коктейля «Сучий потрох» из «Москвы — Петушков» (160). — О. Л., М. С., И. С.

Этот жест Ерофеева описан многими мемуаристами. Отметим, что его все время повторяет и исполнитель роли князя Мышкина актер Сэцуко Хара в великой экранизации романа «Идиот» 1951 года, предпринятой Акирой Куросавой. — О. Л., М. С., И. С.

Изречение ( фр .). — О. Л., М. С., И. С.

Ерофеев В. Записные книжки 1960-х годов. С. 597.

Там же. С. 610.

Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. С. 537.

Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. С. 531.

Матвеев П. Венедикт Ерофеев и КГБ.

Ерофеев В. Записные книжки. Книга вторая. С. 63.

Катаев В. Как доехать до Петушков? С. 169–170.

Авдиев И. Предисловие // Ерофеев В. Последний дневник (сентябрь 1989 г. — март 1990 г.). С. 164.

Игнатова Е. Венедикт. С. 193.

Матвеев П. Венедикт Ерофеев и КГБ.

Ерофеев В. Записные книжки. Книга вторая. С. 65.

Там же. С. 89.

Авдиев И. Одна страничка из «Книги судьбы». С. 282.

Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. С. 8.

День литературы. 2000. 15 февраля.

Там же.

Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. С. 578.

Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. С. 8.

Гаспаров М. Записи и выписки. М., 2000. С. 136. О личном знакомстве Ерофеева с великим филологом Юрием Михайловичем Лотманом речь в нашей книге пойдет далее.

Фрейдкин М. Каша из топора. С. 301–302. Приведем здесь также слова друзей и знакомых Ерофеева, которых мы специально опросили на эту тему. Людмила Евдокимова: «Веня был не чужд почвенничества. Не то чтоб он был однозначным антисемитом, — однозначности он вообще не любил. Но слово „жидяра“ (конечно, не в виде ругательства, но…) вполне из его словаря. Он относился к национальному вопросу не вполне равнодушно». Валерия Черных: «Я никогда от него не слышала ничего антисемитского. Я знаю, и это чувствовалось, — в нем совсем не было национализма и ксенофобии. Немного мизантропии, это да, да и то когда выпьет много». Борис Сорокин: «Нет, он антисемитом не был, как раз наоборот. Веня этого очень не любил». Евгений Попов: «Мне кажется, что он бравировал тем, что он как бы возвращался к дореволюционному понятию еврейства — когда было ощущение того, что есть евреи и есть русские, но без всякой пошлости и без „Протоколов сионских мудрецов“. Антисемит — более примитивное существо, чем он был». Алексей Нейман: «Антисемитом? Это неправда. Почитайте ту же „Вальпургиеву ночь“. Какой, к черту, антисемитизм?»

Ерофеев В. Записные книжки 1960-х годов. С. 365.

Учтем, конечно, и то, что все это собиралось Ерофеевым как материал для прозы. Многие такие шутки и выдержки из списков еврейских фамилий вошли в речь склонного к антисемитизму Прохорова из пьесы «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора»: «И не умоляй, Гуревич… Мы с Алехой на руках оттащим тебя к цветному телевизору. Евгений Иосифович Габрилович, Алексей Яковлевич Каплер, Хейфиц и Ромм, Эрмлер, Столпер и Файнциммер. Суламифь Моисеевна Цыбульник» ( Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. С. 249).

Ерофеев В. Записные книжки. Книга вторая. С. 50.

Шмелькова Н. Последние дни Венедикта Ерофеева. Дневники. С. 281.

Печатая свои статьи одновременно в консервативном «Новом времени» и в либеральном «Русском слове», Розанов тем самым заслужил обвинения в беспринципности и двуличности. Сам он рассуждал об этом так: «Мне ровно наплевать, какие писать статьи, „направо“ или „налево“. Все это ерунда и не имеет никакого значения» ( Розанов В. Уединенное. М., 1990. С. 316).