Виталий Помазов - На меня направлен сумрак ночи

На производстве вместе со мной шпаклюют и шлифуют ножки двое пожилых мужиков. Василий Павлович Куликов, рассудительный крестьянин, сидит за два кубометра дров. (Я с ним года четыре переписывался и в 1976-м посылал из Серпухова учебники для его внуков.) Павел Васильевич Рыбицын-Тюменков уже пенсионер, повздорил со своей старухой, та вызвала участкового, и хулигана оформили на два года, как ни просила потом раскаявшаяся бабка отпустить его. Из-за этой истории над ним постоянно подтрунивают. Здесь же театрал с Бора Володя Маринин (Марина), горбоносый Вадим Шахназаров (Шах), сидит за кражу вещей из общежития.

Очень суетится звеньевой Ваня Радышев, мордвин. Он шофер, сидит за ДТП. Повез в район бидоны с молоком, посадил в кузов несколько девок и 80-летнюю бабку. На глинистом пригорке машина перевернулась. Все целы, кроме бабки. 8 лет. Срок ему кажется ужасным, непереносимым. Все мысли и разговоры об амнистии или «химии». Письма из дома жгут ему душу.

Переписка на общем режиме не ограничена. Я получаю множество писем. Кроме родителей и брата Игоря (другой брат, Евгений, служит в ГДР) мне пишут Светлана Павленкова, Елена Пономарева, Таня Батаева, Женя Купчинов, Борис Терновский.

Особенно стараются наши женщины. Помимо подробных, живых, сердечных писем с бытовыми и общественными новостями – и эзоповским языком – с новостями диссидентскими, они присылают мне открытки и даже целые книжки. Так, Таня Батаева прислала в письме только что вышедший, первый за 50 лет сборник рассказов Тэффи, а в другом письме тоненькую книжечку Исикавы Такубоку.

Среди серых стен бараков и серых бушлатов моему глазу не хватает красок, и я прошу присылать импрессионистов, Ван Гога, Кустодиева. И мне их исправно присылают целыми наборами открыток. Не говорю уже о стихах, ими были наполнены письма в обе стороны. Помню, Светлану потрясло совпадение: почти день в день она получила от меня и от Владлена из Мордовии одни и те же строчки Пастернака:

А Лена Пономарева на Новый год прислала такое четверостишье:

И как злободневно звучат в это время строки Пастернака:

Цензор Цветаева (жена отрядного), молодая голубоглазая женщина, с милым русским лицом, по должности обязана досматривать и читать все присланное заключенному. Человек деликатный, она через некоторое время стала отдавать мне все письма нераспечатанными. Ничего противозаконного в них не было, а читать интимную переписку она не захотела.

На производстве я приладился учить французский: на стенку ежедневно вешаю листок с десятью новыми словами и поглядываю на него во время шпаклевки или шлифовки ножек.

Почти все свободное время я провожу в библиотеке. К сожалению, многих книг не хватает – это зэки бывшего перед нами особого режима (особняк, «полосатики») увезли их с собой. Контингент был читающий. Я видел в старых ведомостях: у одного было выписано 78 наименований газет и журналов. По недосмотру администрации были выписаны зарубежные издания – журналы социалистических стран. Уже после перевода особого режима в другой лагерь они продолжали целое полугодие 1971-го поступать к нам на зону.

Читаю, делаю выписки в свои ученические тетради. Пожалуй, никогда до этого я так напряженно не размышлял о смысле жизни, о Боге, о философии истории, о происхождении мира и цивилизации.

Летом можно было, укрывшись за бараком от надзирателей, полежать с книгой на траве. Вообще перед надзирателем следовало вставать и снимать головной убор. Но в нашей зоне это правило строго не соблюдалось, так что полежать на земле можно было безнаказанно.

В лагере я впервые начал серьезно относиться к своим стихам. Здесь я сочиняю первые миниатюры по образцу японских хокку и танка. Несмотря на внешнюю несвободу, творчество давало минуты гармонии и единения с миром.

Совсем другой вид связи с миром дают свидания.

На личное свидание на два дня ко мне приехала мать. Мой внешний вид и настроение ее успокоили. А глядя на серые лица зэков, бредущих из рабочей зоны, она сказала: «Наши работяги на заводе не лучше выглядят».

В июле в Шерстки приехал отец. Он надеялся получить внеочередное общее свидание, и получил бы, если бы не моя дурость. По просьбе моих «кентов» для него была перекинута записка с указанием, куда можно положить еду – «подогрев». Он ее не увидел, и камень с запиской на железнодорожном полотне подобрал патруль.

Меня не наказали, но отцу в свидании было отказано.

Летом я иногда взбираюсь на крышу нашего цеха и смотрю на деревеньку за зоной. Затея сопряжена с риском: помост убрали с зимы, и теперь торчит только ненадежный остов лесов. Да и ШИЗО можно заработать – за попытку к бегству. Зачем зэку лезть на крышу как не высматривать пути побега!

Северная обезлюдевшая деревенька, несколько изб с забитыми окнами. Но – дождь серебряный над ней, темно-синее облако, трава изумрудная. Чуть тронутая желтизной зелень огородов и цветные пятна рубашек. Проехал мотоцикл. Дымок выхлопа голубой и курчавый, как на палехской шкатулке. Вся в черном старушка топчется на луговине. Что-то делает, а не видно. Колдует? Вот сейчас махнет рукой – и все, как в сказке, растает…

Кроме меня на крышу цеха или на кучу опилок залезают другие зэки. Но смотрят они в противоположную сторону, на проходящие поезда и «ловят сеансы», увидев на площадках женщин.

«Шпана, – глядя на них, ворчит поляк Бутырский, – только о пи**е думают. У нас в Польше говорят: «Дай бог Польшу от моря до моря», а у вас в России: «Чтобы у соседа дом сгорел». Вообще он довольно нудный мужик, получил кличку Молоко – он постоянно спрашивает, когда мы, наконец, получим положенное молоко.

И – свершилось: вместо молока, которого мы не получали месяца два, каждому бригаднику выдали по литровой банке сметаны! А что с ней делать? Сразу не съешь, хранить негде. Кто-то предлагает: «А давайте собьем масло!» И вот мы, полтора десятка человек, сидя на койках, ложками часа два–три взбиваем сметану. И – ура! В результате на дне каждой банки 250 гр. масла. А тут еще ларек подоспел. Отоварились белым хлебом и пряниками. Намазываем масло на кусок хлеба и смеемся: «Эх, не хватает только американских корреспондентов! Посмотрели бы, как живут советские заключенные!». Посмеялись, а потом все погрустнели: дни летят, а срок как бы не убывает…