Виталий Помазов - На меня направлен сумрак ночи

Замысел, как скоро выяснилось, оказался дилетантским. Домашняя, заготовка – по-партизански залезть на лоджию первого этажа – была лучше, но ее уже ранее использо­вал Алик Бабенышев, а «два раза одним лезвием не бреются». И вот, в полдень ясного солнечного денька мы мчимся по длинному Арзамасскому шоссе (справа – род­ной университет, слева – родная тюрьма) на самый край города. Приемник мурлычет что-то бодрое, мы хорохоримся и посмеиваемся над собой. И таксист (почти на 100 процентов подозреваемый нами чекист) весел…

Примерно в ста метрах от дома наше такси остановили. Неско­лько сотрудников ГБ в штатском и милиционер, окружив машину, выт­ряхнули нас с Димкой из такси, втол­кнули в оперчекистскую «Волгу» и сжали мертвой хваткой с боков. Операцией руководил, как узна­лось позднее, капитан КГБ Софьин, увы, выпускник нашего историко-фи­лологического факультета. В пылу усердия «волкодавы» ме­ня двинули о дверцу, набив на лбу шишку. Софьин, узнав об этом, заво­лновался и принес извинения. Шиш­ка нарушала стройную красоту и чистоту гуманной акции по обезврежи­ванию смутьянов. «Голоса» из этой ши­шки черт-те что раздуют! Я, правда, никому жаловаться не собирался: подумаешь – синяк, дело житейское, то ли еще с нашим братом делают!

Привезли в Приокское отделение милиции, составили протокол заде­ржания, вытряхнули все из карманов, вытащили шнурки из ботинок, закры­ли в КПЗ.

В камере мы с Димой рассмея­лись: раскатали губу на чай с нобе­левским лауреатом! Поздравили друг друга с днем рождения А.Д. и сели толковать о нижегородских делах.

Дима был в состоянии эйфории, блаженная улыбка не сходила с его лица. У меня скребло на душе: удас­тся ли скрыть от родителей это оче­редное похождение? Очень уж не хотелось трепать им нервы.

Через час нас вывели из КПЗ, вручили шнурки и изъятые вещи. Од­на машина увезла Диму, как выясни­лось – домой, другая меня – на Мо­сковский вокзал. В специальном помещении (у КГБ таковое есть при каждом ж/д вокзале и аэропорте) продержали до первого мо­сковского поезда. Беседа с Софьиным была краткой.

– Надеюсь, вам ничего не надо объяснять?

– Да уж не трудитесь.

– Вам понятно, почему вас высы­лают?

– Ну, конечно, – за чашку чая.

– Деньги у вас есть?

– По казенной надобности за свой счет не езжу.

– Вот вам билет до Москвы. Мы вас посадим в вагон, там будет ехать наш человек. Не пытайтесь выйти на остановке: вся линейная милиция от Горького до Москвы пре­дупреждена. Вас не выпустят из вагона. И мой совет: пора вам об­разумиться, уняться...

На первой же остановке, в Дзер­жинске, я попытался выйти. «Нель­зя!» – закричала мне проводница, а милиционер на платформе прегра­дил путь. На станции Ильино все по­вторилось.

Попробовал я и (по классическому примеру Грача-Баумана) выб­раться через окно в туалете – какое, милые, у нас тысячелетье на дворе – оно было наглухо задраено. Пришлось идти на свое место.

Утром на московском перроне меня никто не сопровождал и не «вел». Через полчаса, в 6 утра, я зво­нил в двери своим московским дру­зьям Кулаевым.

А еще через час, перекусив, побрившись и взяв денег на дорогу, на Курском вокзале сел во владимирс­кую электричку, чтобы «на переклад­ных» добираться до Горького. «Уня­ться» я не хотел. Во-первых, из принципа: я уезжаю из родного города, когда хочу этого сам, а не по жела­нию какого-нибудь дяди. Во-вторых, родители не должны ничего знать и волноваться. И, наконец, на 6 часов вечера на квартире у Димы Цветкова была назначена дружеская пирушка по случаю моего приезда. Не мог же я опоздать!

Увидеться вновь с Андреем Дмитриевичем мне удалось уже после его возвращения в Моск­ву в 1986 году.

Запись беседы редактора литературного машинописного аль­манаха «Проталина» Помазова В.В. с сотрудниками КГБ Угаровым В.Н. и Гусевым Ю.М. 21 апреля 1982 года в горотделе КГБ Серпу­хова. Запись сделана по памяти сразу же после беседы.

– Давненько мы с вами, Ви­талий Васильевич, не виделись (я имею в виду нашу организацию), 5 лет не тревожили. Сами вы не заходите... А мы между тем не забывали вас. И назрела потребность поговорить. Не прекращаете вы свою деятельность. Вот и откладывается материал: подписи под разными заявления­ми, публикации в антисоветских журналах. Стихи ваши читают зарубежные радиостанции, «вражеские голоса», как мы их называем. Например, «Немецкая волна»...

– Вы и «Немецкую волну» ку­рируете?..

– Представьте себе, да.

Открыв папку:

– Заявление в защиту Александра Гинзбурга вы подписыва­ли? Вот тут стоит ваша фами­лия.

– Да, подписывал. Александр Ильич – мой друг и милейший че­ловек, как не подписать.

– Вот еще: «Обращение к странам – участникам Хельсинкского совещания»...

– Подписывал.

– А вот из «Континента» (зачитывает редакционную справку «Об авторе»). Все сходится?

– Как будто.

– Нас интересует: публику­ются стихи без вашего ведома или вы сами передавали?

– Какая разница. Я же не протестую против публикаций, не отказываюсь. Это мои стихи. А печатают их пусть хоть «Прав­да», хоть ваша стенная газета...

– Но стихи эти использу­ются нашими врагами. Ни для кого не секрет, что все эти ра­диостанции, «Континенты», «Посевы» существуют на деньги ЦРУ...

– Во-первых, это не так. Во-вторых, вас-то что волнует моя литературная деятельность? Это ведь не по вашему ведомству. Плохи мои стихи или хороши, они имеют отношение только к литературе...

– Вы статью Ленина «О партийности в литературе» чита­ли?

– Я-то читал, вы плохо чита­ли. Иначе знали бы, что в ней речь идет только о политической партийной литературе, но не о художественной. И потом, мало ли кто и о чем писал. С точки зрения юридической, какие за­коны я нарушаю?

– Вы не признаете права го­сударства регулировать литературную деятельность?..

– Нет! Не признаю.

– «Соцреализм», «партий­ность» – для него пустые сло­ва...

– Никто не убедит меня в том, что я не имею права писать, печатать свои стихи, стихи своих друзей...

– Можете писать что угод­но, но не переходите грань...

– Какую? Вы говорите от имени закона. Вот и скажите прямо: «Вы нарушаете такой-то закон, статью УК, например,190-1, 70, авторские права»…

– Наша экспертиза не признала ваш журнал антисовет­ским. Но на грани фола. А так – ма­лоинтересные стихи. Как опре­делила экспертиза, посредст­венные.

– Так что же вас волнует распространение малоинтерес­ных стихов в нескольких экзем­плярах?!

– ...но пессимизм, негатив­ное отношение.

– В ваших руках стотысячные журналы, захлестывающие чита­телей волнами оптимизма. Что вам до нашего маленького жур­нальчика, маленького глотка свободы?..