Леонид Млечин - Сталин VS Троцкий

— Как вы, друзья, ни садитесь, все же в Ленины не годитесь. Пойте соло, запевайте дуэт, трио, квартет и квинтет, но вам не заменить Ленина.

Эти слова Рязанова, как и призыв «Долой кандидатов в вожди!» из стенограммы изъяли. Зиновьев в душе полагал, что вполне способен заменить Владимира Ильича и что единственный его соперник — это Троцкий.

На последнем при жизни Ленина — XII партийном съезде, когда сам Владимир Ильич уже не мог выступать, политический отчет ЦК предложили сделать Троцкому. Он отказался и советовал вообще большого доклада не зачитывать: выступление кого-то из руководителей вместо Ленина только «усугубит угнетенное настроение партии, вызванное болезнью Владимира Ильича». Поручили прочитать отчет Зиновьеву. Он же делал основной доклад на первом после смерти Ленина — XIII съезде.

Понимая, что он исполняет ленинскую роль, начал выступление очень благоразумно, процитировав стихи Александра Безыменского, написанные к этому случаю:

Некоторое время до и после смерти Ленина страной фактически правила тройка — Сталин, Зиновьев и Каменев. Причем именно Зиновьев считал себя наследником Ленина — ведь он столько лет был самым близким к нему человеком, самым давним его соратником. Григорий Евсеевич был человеком малых талантов, о чем не подозревал. Не понимал, что своим высоким положением обязан особым отношениям с Лениным. На митингах в Питере молодые военные карьеристы в новых блестящих кожанках кричали:

— Мы победим, потому что нами командует наш славный вождь товарищ Зиновьев!

Ради уничтожения Троцкого Зиновьев заключил союз со Сталиным, наивно полагая, что Иосиф Виссарионович готов оставаться на вторых ролях. Сталин, еще не уверенный в своих силах, вел себя осторожно и некоторое время не мешал Григорию Евсеевичу изображать из себя хозяина страны.

И по сей день историки ведут споры, кто же был вторым человеком в стране и партии после Ленина — Сталин или Троцкий? Рассекреченные спецсводки ОГПУ, которые после смерти Владимира Ильича составлялись ежедневно, свидетельствуют о том, что народ считал наследником Троцкого:

«Население не верит, что Троцкий болен… Среди масс наблюдается недовольство тем, что т. Троцкий отстранен… В связи с партдискуссией и болезнью т. Троцкого ходят толки, что портреты т. Троцкого уничтожаются, что т. Троцкий выступает против коммунистов ввиду того, что угнетают рабочих, что он арестован и находится в Кремле…»

Имя Сталина в спецсводках не упомянуто ни разу. В народе его просто не знали. Именно потому, что Троцкий многим казался законным преемником Ленина, он вызывал страх и ненависть у товарищей по политбюро. Они все сплотились против Троцкого. И Зиновьев, и Каменев, и другие подозревали, что, если Лев Давидович станет во главе партии и государства, то выбросит их из партийного руководства. Потому сделали ставку на Сталина, ненавидевшего Троцкого.

Лев Давидович, окруженный множеством восторженных поклонников, не считал нужным готовить себе базу поддержки. Он не понимал, что это необходимо. За послереволюционные годы он привык к аплодисментам, восторженному приему, восхвалениям и считал, что так будет всегда. Западные коммунисты вообще говорили о нем как о символе революции.

В октябре 1922 года, когда Ленин еще был жив и действовал, Карл Радек выдал порцию комплиментов председателю Реввоенсовета: «Если т. Ленина можно назвать разумом революции, господствующим через трансмиссию воли, то т. Троцкого можно охарактеризовать как стальную волю, обузданную разумом. Как звук колокола, призывающего к работе, звучала речь Троцкого…»

14 марта 1923 года «Правда» выпустила специальный номер, посвященный двадцатипятилетию образования социал-демократической партии в России. Все видные большевики предоставили в этот спецвыпуск свои статьи. Самой заметной оказалась статья Радека «Лев Троцкий — организатор побед»:

«Государственная машина наша скрипит и спотыкается. А что у нас вышло действительно хорошо — это Красная армия. Создатель ее, волевой центр ее, это — РКП в лице товарища Троцкого. Русская революция в военном деле действовала через мозг, через нервную систему и сердце этого великого своего представителя…

Только человек, так работающий, как Троцкий, только человек, умеющий так говорить солдату, как говорил Троцкий, — только такой человек мог сделаться знаменосцем вооруженного трудового народа…

Без него создание Красной армии и ее победы требовали бы во много раз больше жертв. Если наша партия войдет в историю как первая партия пролетариата, которая сумела построить великую армию, то эта блестящая страница истории русской революции будет навсегда связана с именем Льва Давидовича Троцкого как человека, труд и дело которого будут предметом не только любви, но и науки новых поколений рабочего класса, готовящихся к завоеванию всего мира».

Статья Радека была воспринята однозначно: место больного Ленина по праву может занять только один человек — Лев Давидович Троцкий. Можно представить себе, с какой ненавистью читал эту статью Сталин…

И Луначарский по-прежнему ставил два имени рядом: «Ленин и Троцкий давно уже числились в наших рядах людьми столь огромного дарования, столь бесспорными вождями, что особенного удивления колоссальный рост их во время революции ни в ком вызывать не мог».

«Все комсомольские поэты первого поколения, — вспоминал писатель Семен Липкин, — как и весь тогдашний комсомол, были обворожены Троцким. В те годы Троцкий завораживал молодежь, строившую новую, как ей казалось, жизнь. Поэт Александр Безыменский гордо заявлял:

Конечно, Троцкий с его громовым красноречием, с его романтической, в духе Французской революции, страстностью, с его ролью героя-главнокомандующего Красной армией, победителя белых, был образцом для тогдашних молодых людей, в свои незрелые годы ставших во главе фронтов, ЧК и прочих ответственных учреждений…»

Поэт Сергей Есенин после встречи с Троцким сказал, что председатель Реввоенсовета — «идеальный тип человека».

Троцкий обладал даром увлекать за собой людей, но и не меньшим даром плодить врагов. Сталин возненавидел его в Царицыне, Зиновьев — осенью 1919 года, когда он боялся, что наступающие войска белого генерала Юденича возьмут город, и струсил, а Лев Давидович не счел нужным скрыть своего презрения к слабонервному петроградскому вождю.