Анатолий Блатин - Вечный огонь Ленинграда. Записки журналиста

Выступил и я у себя в редакционном коллективе с докладом об итогах партийного актива. На основе обсуждения был разработан план подготовки основных материалов «Смены» на ближайшее время, в частности намечены темы передовых и пропагандистских статей, публицистических выступлений.

Собрание актива, атмосфера, царившая на нем, отразились и на моем настроении. Я все чаще спрашивал себя: обладаю ли я моральным правом ежедневно со страниц газеты призывать своих товарищей браться за оружие?! Разве не должен я в таких условиях в свои тридцать лет первым показать пример, выполнить свой гражданский долг!

Нельзя сказать, чтобы я был пассивен в этом отношении. В начале июля, когда всем моим товарищам по комсомолу не терпелось вступить в ряды ополчения, такую попытку предпринял и я. И. А. Верхоглаз, только что назначенный начальником политотдела армии народного ополчения, встретил мою просьбу сухо:

— Да вы что ж, сговорились, что ли?

С Иваном Александровичем мы были дружны. Вместе готовили два года подряд парады физкультурников Ленинграда. Вместе проводили общегородскую тактическую игру и множество межрайонных праздников и массовых гуляний молодежи военно-патриотического характера, инициатором и запевалой которых являлся комсомол. Высокий, худощавый, с густой шапкой вьющихся волос, он чем-то напоминал мне Ф. Э. Дзержинского, как я того представлял себе, — своей стремительностью, резкостью в движениях и словах, бескомпромиссностью в оценках. Он всегда очень доброжелательно относился ко мне и моим товарищам по горкому комсомола. И тут, слегка пожурив меня за «непонимание обстановки», он смягчился и рассказал, как реагировали руководители городского комитета ВКП(б) на поголовное стремление партийных работников уйти на фронт. А. А. Кузнецов на первом же совещании, где присутствовали инструкторы горкома, заявил, показывая на кипу заявлений, лежавшую перед ним:

— Если мы все уйдем в армию, гитлеровцам хуже не будет. В нынешней войне тыл имеет не меньше значения, чем фронт. Партии вы нужны там, где принесете больше пользы. Ждите! Когда понадобится, вас позовут.

Такова была партийная точка зрения на эту острейшую в то время морально-этическую проблему. Нельзя было не согласиться с ней: дисциплина прежде всего. Каждый терпеливо ждал своего часа. Пришлось и мне уйти тогда ни с чем. Мы тепло распрощались с Иваном Александровичем. Больше я его не видел: вскоре пришла горькая весть о его гибели во время поездки на фронт.

Теперь, когдй враг угрожал непосредственно Ленинграду, былые сомнения снова стали одолевать меня. К тому же на фронт уходили один за другим друзья моего детства. О двух из них я прочел в «Ленинградской правде».

В доме № 12 по Песочной улице, где я прожил с родителями без малого двадцать лет, этажом ниже находилась квартира А. Г. Кацкого. Крупный инженер, он до революции был совладельцем завода, расположенного неподалеку от нас, известного ныне как завод полиграфических машин («Ленполиграфмаш»). Кацкий один из немногих капиталистов, которые не удрали из Красного Петрограда, спасая свою шкуру. С первых же дней Советской власти он сотрудничал с нею, отдавая ей свои знания и талант конструктора и организатора производства, а позже стал даже директором завода.

Очевидно, какие-то привилегии были ему предоставлены. За ним сохранилась большая, хорошо обставленная квартира. В нашем же доме находился гараж, где стояла легковая машина «паккард», закрепленная за ним. У нас жил и шофер, обслуживавший его еще до революции. В то время автомобили были редкостью, и мы, дворовые мальчишки и девчонки, каждый раз с превеликим любопытством наблюдали за его выездом. Наконец, Александр Григорьевич всегда ходил хорошо одетым: зимой в меховой шубе, летом в светлом костюме с галстуком, — солидный, важный. Это был мужчина высокого роста, грузный — представительный, поэтому в нашем понимании это был «всамделишный» буржуй. «Недорезанный», как мы его величали промеж себя. Ведь в те трудные времена, в начале двадцатых годов, все одевались кто во что горазд. Но мы видели и то, что этот человек пропадает целыми днями на заводе, домой приходит только перекусить да переночевать, и понимали: если он и буржуй, то не такой, как другие — враги революции, которых «ставят к стенке». Поэтому ничто не мешало нам играть с его сыном Шуриком, ровесником моего брата Леши.

Позже, вступив в комсомол и приобщившись к политике, я уже с интересом наблюдал за этим необыкновенным человеком, хотя мы лишь вежливо раскланивались при встречах во дворе и на лестнице. Помню, как я удивился, прочтя о старом знакомце в докладе И. В. Сталина «Об итогах июльского Пленума ЦК ВКП(б)» на собрании актива Ленинградской парторганизации в 1928 году. Говоря о специалистах, готовых идти рука об руку с Советской властью, докладчик привел в качестве примера А. Г. Кацкого, дал высокую оценку его деятельности. Тут уж я проникся к нему глубоким уважением и, что греха таить, впервые понял, что это за человек.

И вот я читаю очерк о своем бывшем соседе. Журналист С. Каменский писал о прощании Александра Григорьевича с сыном, тем самым Шуриком, с которым мы когда-то играли во дворе. Начинался очерк с диалога:

«— До свидания, отец! — Высокий юноша в военной форме крепко обнял старика, на парусиновой блузе которого алел орден Красной Звезды.

— До свидания, Саша! Уверен, что ты будешь на фронте таким же отличником-связистом, каким был отличником-студентом. А я остаюсь здесь на посту…»

И дальше автор рассказывал о том, что Александр Григорьевич, несмотря на свои семьдесят лет, намерен продолжать конструкторскую работу и что движет им ненависть к врагу.

В другой раз я прочел письмо Михаила Лозинского своему отцу, известному ученому-литературоведу. Миша учился со мной в одной школе, но был на два года младше. Я хорошо его помнил. В то время это был застенчивый мальчик, далекий от наших шумных комсомольских дел и забот. И вот теперь он пишет: «Дорогой папа! Я был на передовой линии, когда принесли «Ленинградскую правду» с твоим письмом в редакцию. Спасибо, очень большое спасибо! Я никогда не забываю своего долга коммуниста и гражданина. Теперь я его помню вдвойне. Вырезка из газеты всегда со мной, в полевой сумке, как отцовский наказ».

Я, разумеется, полюбопытствовал, что говорилось в письме отца: разыскал его в подшивке «Ленинградской правды». Письмо было опубликовано две недели назад. Известный всему литературному миру переводчик Данте и Шекспира, Сервантеса и Мольера, Сергей Михайлович писал в редакцию:

«Мой сын с первых же дней Отечественной войны находится на фронте. Я горжусь им, и мое горячее стремление так же, как и он, бить и уничтожать фашистских гадов на поле сражения. К сожалению, мой возраст не дает мне этой возможности. Но, как и каждый гражданин нашей любимой Родины, я хочу помочь Красной Армии быстрее разгромить ненавистных врагов.