Олег Белоусов - Это мой город

Ярмарки, базары, торжища всегда были привлекательны для мастеров, будь то сапожники, гончары, кулинары. Это всегда был праздник удивления и восторга. Праздник знакомства и чревоугодия. Мы потеряли эту традицию. Мы не радуемся, если сосед что-то умеет делать лучше нас. Торговля потеряла свой азарт, перестала быть искусством. Обратите внимание, как и кто ныне торгует на Комаровке. Они не радуются тому, что у них замечательный товар. Они не гордятся своей землей, на которой выращены плоды. В лучшем случае, на вопрос,– Откуда родом эти замечательные огурцы?.. – услышишь однообразное,– Из Пинска… А, в чем дело? А, что такого?..

А, ни в чем, просто мне интересно! Просто мне поговорить хочется, потрепаться, позубоскалить. Я и из-за этого люблю ходить по базарам. Люблю услышать сочное словцо, невероятно емкую фразу, смачную похвальбу – согласитесь, устное народное творчество, тоже продукт национальной, культурной традиции. Вместо него – подозрительное: «А, что такого?..».

Человек перестал радоваться своей уникальности, географической, национальной, перестал задаваться своим мастерством, перестал относиться к торговле, как к выставке собственного творчества, как к искусству.

Однажды, задолго до восхода солнца, попал на Привоз в Одессе. Базар был еще или уже закрыт, но торговцы – при товарах. Я не помню в жизни более замечательной ночи. Какое тем, «чрево Парижа»!.. Мы ели помидоры, макая белый хлеб в подсолнечное масло, раздирали зубами черноморских бычков, меня наперебой угощали невероятной толщины и прозрачности салом, наливали в не очень чистые и вовсе не одноразовые стаканы вино огненную хохляцкую самогонку… А, разговоры, разговоры… Я даже пытаться не стану передать колорит немыслимо изящных малороссийских фраз, которыми обменивались одесские торговки. Это был Привоз – и тут ни убавить, ни прибавить. Это нужно испытать!

На Комаровке я люблю покупать квашеную капусту у замечательной мастерицы этого дела – Раи. Люблю поговорить с ней «за жизнь». Я знаю, она не перекупщица. Я видал фотографии с ее капустных плантаций. Работают – она, муж, дочь, зять. И если за прилавком нет Раи, а стоит ее дочь или зять, значит Раи «завихается» либо на плантации, либо у засолочных чанов. Рая делает капусту более чем десяти сортов, на выбор. Иногда жалуется, как ей тяжело, иногда просит познакомить с кем ни будь из рестораторов – она готова снабжать их кухню потрясающей капустой, которую можно есть, как отдельное блюдо. Я не могу помочь Рае. Белорусские рестораторы предпочитают маринованную капусту из Венгрии или, еще из какого заграничья. Наверно думают, что это очень престижно. А, может, просто у нас нет собственных рестораторов, как почти нет, пожалуй, на Комаровке и мужиков, которые сами бы выращивали и сами продавали продукт. Сдается мне – там все сплошь перекупщики. Сдается мне, что белорусскому мужику на главном торжище республики просто нет места. Выжили его оттуда, выставили. Я, конечно, не против того, чтобы минчане могли в широком ассортименте покупать «колониальные» товары – помидоры из Испании, цветную капусту из Голландии, апельсины из Марокко, яблоки из Польши, гранаты из Азербайджана, дыни из Самарканда, арбузы из Астрахани… Честь и хвала ушлым, рискующим купцам, доставляющим к нашему столу невиданные и неслыханные, в эпоху победившего социализма, плоды. Я их очень уважаю, я люблю с ними беседовать. Я люблю расспрашивать из какого района Азербайджана гранаты, из какого места Абхазии мандарины. Мне нравится, как они восхищенно цокают языком в ответ на незамысловатую фразу о том, что настоящие мандарины растут только в Абхазии, а настоящую дыню, можно привезти только из Самарканда. Но, что-то, в последнее время и этих «лиц кавказской национальности», все меньше и меньше за прилавками. Неужели и их вытесняют, выпихивают приблатненные тетки и девицы, заполонившие рынок и, явно, не являющиеся носителями национальной, культурной традиции.

В отцовской мастерской частыми гостями были архитекторы… Служили они в государственных проектных институтах, где была строгая дисциплина, почти режимный быт, поэтому, вырываясь в мастерскую скульптора, вдохнув воздуха богемы и, не взирая на регалии и звания, расстилали газетку, доставали немудрящую закусь и начинались долгие разговоры о прошлом и будущем Минска. Мал был, часто не понимал о чем речь, многое не запоминал, многое, признаться, по тем временам, казалось не очень интересным. А, за разостланной на скульптурном станке газеткой, обсуждались, подчас, дела судьбоносные, изменявшие облик моего города.

Архитектурными доминантами послевоенного Минска были Дом Правительства, Дом офицеров и Оперный – все спроектированные и построенные в довоенной столице архитектором Лангбардом. Когда стал повзрослее и поумнее, когда научился понимать, что такое архитектурные стили, уразумел, что предвоенный Минск был своего рода заповедником конструктивизма. В России уже во всю возводились пышные «ампиристые» дворцы, претенциозные памятники сталинской эпохи, а в Минске создавались здания, которые и сейчас удивляют своим конструктивным совершенством. Например, многие ли из обывателей знают, что Дом Правительства основывается на сетке несущих колонн с легкими, трансформируемыми стенами – совсем так, как строят сейчас. Его же начали возводить в самом начале тридцатых годов. Тогда же и по тому же принципу строился Университетский городок и первые его корпуса, созданные по проекту молодого архитектора Лаврова, тоже были последним словом архитектурной мысли 20-30 годов. Существует анекдот о том, что после войны, приехав в Минск, Лангбард подосадовал: «Ну, надо же, все порушили, а то, что следовало взорвать, оставили…»,– это маститый архитектор так отозвался о своем творении, Оперном театре. Чем-то ему здание не нравилось, испытывал мастер творческое неудовлетворение.

Старые минчане, пережившие здесь годы оккупации, вспоминают, что буквально через несколько дней после начала войны, Минск подвергся жесточайшей бомбардировке, от которой выгорело почти половина деревянных строений. Каменные, остались стоять, зияя закопченными окнами. Я никак не мог понять, когда же и кем был нанесен Минску тот урон, который я почти застал в послевоенные годы? С одной стороны, немцы Минск захватили почти без боев, бомбить и рушить город, который практически не оборонялся, у них не было причин. С другой – и наши части отбили его без сильных боев. Стальные клещи операции Багратион, замкнулись западнее столицы, когда немецкие части, должные занять оборону в городе, были разбиты и окружены еще на восточных подступах к нему. Опять же некоторую ясность внесли старики-минчане. Восстанавливать сгоревший город немцы не намеревались. Руины зданий грозили обвалами. Поэтому немецкие саперы подрывали их, расчищая транспортные коммуникации. И, вообще, многие старожилы считают, что почти полное военное разрушение Минска – это послевоенная легенда. Очень многие здания сегодняшнего Минска, видоизменяясь, стоят с довоенных времен. Их очертания угадываются и сегодня. Жаль, что в Минске нет городского музея, в котором шла бы систематизация архитектурных и строительных сведений, что, когда, кем было построено, что, когда и кем разрушено, что реставрировано, что перестроено до неузнаваемости. О том, что это жизненно важно для того, что бы понять каким был и каким стал Минск, свидетельствует, изданная совсем недавно книга «Мінск незнаемый. 1920-1940», собранная по крупицам и составленная Ильей Курковым и изданная издательством “Урожай”