Анна Красноперко - Письма моей памяти

От Ани узнали, что его фамилия Шмидт, что он инженер-строитель, ненавидит Адамского и Леймана — шефов фирмы «Готце—Лейман», на которую нас заставляют гнуть спины.

Бедная Ханка… Искалеченная душа… Ей же всего шестнадцать… Этот нелюдь долго выслеживал ее. Не удивительно, что она ему нравится! Одни косы чего стоят! Длинные, черные. А сама — что птаха трепетная. Доверчивые голубые глаза, ямочка на подбородке.

Варвар! Вынудил, взял ее силком.

Воспользовался своей властью—блюстителя порядка. Геттовский полицай! Такой же полицай, как те бобики, что там, за проволокой.

Обманул Ханку. Сказал, что сможет предупредить ее про облаву на Зеленой улице, на которой она живет, спрячет в юденрате. Только за это она должна прийти к нему… Мол, просто так прийти, поговорить…

И Ханка поверила. Пришла » назначенный час.

— Беги, молодежь хватают! — кричит мама и толкает меня в противоположную сторону. Я бегу и вижу, что и оттуда надвигается цепь зеленых шинелей.

Слева дворы и дома Обувного переулка. Справа — колючая проволока зондергетго.

Уже слышатся немецкие команды, крики людей.

Все! Западня! Выхода нет!

— Mädchen! Mädchen! [27] — Девочки! Девочки!! —вдруг слышится голос со стороны зондергетто. Я поворачиваюсь и вижу возле проволоки девочку. — Hier, schneller [28] — Сюда, скорей! — шепчет она и делает в ограждении проход.

Я пролезаю на территорию зондергетто. Останавливаюсь там, будто опасность уже миновала, выглядываю, ищу глазами маму. Ее не видно.

— Schneller, schneller komm ins Haus [29] — Скорей, скорей в дом. ,—» тянет меня за руку девочка. И мы забегаем в дом.

Я чуть отдышалась. Кидаюсь к окну, беспокоюсь:

«А вдруг это снова погром?»

— Mutti, Vater, dieses Mädchen ist aus einem Getto [30] — Мама, папа, эта девочка из того Гетто. .

Незнакомые люди смотрят на меня. Потом что-то спрашивают.

Я не понимаю. Часто, прерывисто дышу.

Женщина подает мне стул, приносит стакан воды.

Я в изнеможении плюхаюсь на стул, осматриваюсь. Тотчас появляется мысль, что бывших хозяев дома, должно быть, уничтожили, а этих, новых, поселили тут недавно. Шкаф, комод, кожаный диван с высокой спинкой. Такая мебель была почти в каждом довоенном доме. Но что это так притягивает взгляд? Чемоданы! Не наши, заграничные. Их четыре, стоят один на другом. И на столе какая-то удивительная вещь. То ли ларец, то ли шкатулка с мозаичным рисунком. Не могу оторвать взгляда от шкатулки. Видно, девочка замечает это. Она открывает ее. Звуки Турецкого марша ошеломляют меня.

— Моцарт… Моцарт…— шепчу я. Хозяева сдержанно улыбаются.

Ну да! Это ж родители девочки, которая спасла меня! Высокий худой отец и маленькая тоненькая мать.

Моцарт… Добрые глаза людей… Другой мир, думаю я, совсем другой мир… Но спохватываюсь: это остатки того довоенного мира.

Смолкает волшебная музыка.

— Danke, danke [31] — Спасибо, спасибо. ,— говорю я и направляюсь к дверям.

— Nein, nein!. . Ich sehe nach [32] — Нет, нет! Я пойду посмотрю. ,— останавливает меня женщина.

Но девочка опережает ее. — Ингрид! Ингрид!

Вот как зовут мою спасительницу. Какое красивое имя!

Ингрид быстро возвращается. Бледное, испуганное лицо. Она что- то рассказывает родителям. Я вслушиваюсь и понимаю: возле ограждения лежат убитые мальчики.

— Mit Flicken? [33] — С латками? — спрашиваю я. (Если с латками, значит, из нашего гетто. )

Ингрид утвердительно кивает головой.

Понимаю, мое присутствие для хозяев небезопасно. Снова направляюсь к дверям. Отец девочки останавливает меня. Замечаю, какое у него желтое, измученное лицо. Вдруг он затрясся от кашля. На приложенном к губам носовом платке — кровь.

…Сколько же времени я здесь? Хозяин выходит из дома. Мне кажется, что его нет целую вечность. Наконец он возвращается и говорит, что можно идти.

— Danke, danke,— шепчу я и бегу к ограде. Ингрид через дырку выпускает меня.

Я бегу к себе на Слободской. Мысли путаются: как там мама с Инной? Не схватили ли моих подружек Броню и Леночку Гольдмак? Кто они, мои спасители из зондергетто? Откуда их привезли? Какой больной у Ингрид отец… Наверно, чахотка.

В гетто, сдается, из моих знакомых никто не умирал своей смертью…

31 марта 1942 года.

Просыпаемся от стрельбы. Она совсем рядом. До этого ночью погромов не было. Что ж это такое?

— Партизаны! — бросается к дверям Хаим Пульман. — Я иду с ними!

Не успеваем опомниться. Хаим хватает лом, выскакивает из дому. И тут же выстрел. Мы понимаем: Хаим убит, это снова погром или облава.

Гуртом забиваемся в маленькую комнатушку. Дверь баррикадируем шкафом. Поглядываем в окно. Сидим, затаив дыхание.

…Голоса немцев и полицаев где-то рядом. Отодвигаемся от окна, но так, чтобы просматривался двор. При свете месяца и фонариков видим, что из дома напротив (он числится по Коллекторной улице) выгоняют людей. Женщины выносят на руках детей. Кого-то тащат по земле. Людей подгоняют прикладами, ставят у стены. Отчетливо слышны команды:

— Zum Wand! Von Wand! [34] — К стене! От стены!

Люди поворачиваются то лицом, то спиной к стене.

— Schneller! Schneller! [35] — Быстрее! Быстрее!

Люди кружатся быстро, быстро, как заводные. Не выдерживают, падают…

— Stehen! [36] — Стоять!

Все останавливаются.

Раздаются выстрелы. От ужаса прижимаюсь к маме, Инне. Что-то плывет перед глазами, ноги становятся ватными…

Издалека доносится грохот. Нет, это не издалека. Барабанят в наши двери. Ясно слышен разговор:

— Мы тут, кажется, не были?

— Точно, не были!. . Но куда они подевались? Может, Софронов повыгонял их? Залазь в погреб.

Мы затаились, не дышим. Боимся за Павлика. Его, трехлетнего малыша, мать прижала лицом к груди, чтоб не плакал, не кричал.

Видать, полицай слазил в погреб, потому что слышим:

— Пусто! Нет никого.

Они уже возле шкафа, который скрывает нас. Открывают его, копошатся в одежде.

— Бери своей Раисе…

— Гы-ы-ы, оно большое… Лучше это возьму. А ты чего не берешь?

— Мои жидовского не носят.

Отходят. И вдруг выстрел. В шкаф. Бывают вещи, которым нет объяснения: никто из нас не ойкнул, не закричал. Даже Павлик.

Полицаи ушли. Но мы не выходим из укрытия. Светает.

На улице у стены убитые. Видим нескольких евреев из зондергетто. Их сразу отличаешь от наших по одежде. У одного на груди желтая звезда — могендовид, иудейский знак. Немцы стали заставлять евреев из зондергетто ноешь эти желтые звезды, как нас — желтые круги.

Здесь же немцы и полицаи. Слышен разговор. Это, верно, пришла похоронная команда. Немцы заставляют евреев из зондергетто хоронить своих собратьев из нашего гетто. Наверно, сейчас понесут их на кладбище… Но что это? Расстрелянных складывают штабелями.