Анна Красноперко - Письма моей памяти

— А ты для кого стараешься? — спросил у нее старый столяр Сендор Горелик. — Не выслужишься… Все равно там будешь,— и он ткнул пальцем в землю.

Мирка злобно зыркнула на него. Старик горестно покачал головой.

Она все перевернула в шкафу, в кровати, пригрозила:

— Не скроете… найдем…

Стыдно, как стыдно за таких…

Тяжко на Душе. Мама снова ходила в город… Такой риск! Ищет связи, чтобы вырваться из этого пекла, добывает кое-какой харч. Мы еле дождались ее.

— Я уже не боюсь за себя,— говорит она. — Выхожу, срываю латки, и сразу становится легче.

У нас одна надежда на мамины светлые глаза. Немцы думают, что у всех евреев глаза черные… Но полицаи…

Сегодня мама очень грустная. Она ходила к своей довоенной знакомой, медсестре Людмиле Андреевне, с которой работала вместе долгие годы. Та живет на Пулихова в своем доме, имеет огород. Дорогой мама никого из знакомых не встретила, хотя могла и встретить. Это тот район, в котором мы жили до войны. Подгорный переулок, Красноармейская совсем недалеко от Пулихова.

Мама постучалась. На пороге стояла сама Людмила Андреевна. Она поглядела и молча закрыла двери.

— А я так хотела,— рассказывала мама,— чтоб они поженились с братом нашего папы, который жил в Ленинграде.

Концевой, наверно, лет сорок пять, пятьдесят. Невысокая, грузная, с седой головой, с внимательными серыми глазами.

Клара Ефимовна — врач-гинеколог. В гетто она без работы.

Как и мы, Клара Ефимовна — чернорабочая фирмы «Готце — Лейман», (Готце и Лейман — хозяева фирмы). Плетей Концевой достается больше, потому что она слабая, немощная.

В городе ее знают. Бывает, если нет поблизости патруля, к проволоке подходят женщины и просят позвать доктора Концевую или передать ей что-нибудь. Это ее довоенные пациентки — роженицы. Рискуя жизнью, они приходят сюда, чтобы помочь доброму человеку.

Находят ее и там, где мы работаем, на Свердлова. Немцы называют эту улицу по-своему — Siegesstraße.

Мы удивились, что на этот раз к ней подошел мужчина. Видим его встревоженное лицо. Он что-то говорит Концевой, по-видимому, просит о чем-то… Клара Ефимовна что-то тихо шепчет. Мужчина исчезает…

Концевая приближается к нам.

— Девочки, я должна идти, надо помочь его дочке — ей плохо. Это мои друзья…

— А если вас спросят?

— Я должна идти…

Молча смотрим, как скрывается она в развалинах за нашей уборной. Слава богу, этого никто не заметил…

Утром ответственная за колонну, Ева Хазина, называет цифру: сорок. Стража нас по списку не пересчитывала.

…Спускаемся в подвал брать тачки. Там нас ждет Клара Ефимовна. Она протягивает иголку с ниткой. Ася прячется с ней в углу, пришивает ей желтые латки.

— Девочка родилась,— с нескрываемой радостью шепчет Концевая.

Мы выходим на улицу, впрягаемся в тачку. Вскоре возле сквера видим мужчину, который приходил к ней вчера. Хотел убедиться, что с доктором все в порядке. Едва приметным кивком он прощается.

Вскорости мы узнаем обо всем.

Приходил к Концевой отец роженицы. Муж ее в Красной Армии. Роды преждевременные. В больницу везти нельзя. Она была известным партийным работником, могут схватить. Отец давно собирался отвезти дочку в Несвиж к своякам, да не успел. Потому и пришлось просить давно знакомого доктора, друга. Риск явно с обеих сторон, но иного выхода нет.

Мы смотрели на Клару Ефимовну. Как помолодело, похорошело ее лицо!

— Я сделала свое дело,— говорит она.

…Он вновь появился здесь, дедушка новорожденной. Ищет глазами Клару Ефимовну. Оглядываясь, подходит к нам:

— Передайте доктору… У нас все хорошо. Девочку назвали ее именем…

…Передавать было некому. Клару Ефимовну застрелили во время облавы.

Январь 1942 года.

Умер отец Сени Темкина. Как Сеня заботился о нем!. . Как старался спасти.

Вообще на мальчике держится вся семья. Он пробирается через колючую проволоку в город, добывает кое-какую еду. Кормит мать, младшую сестру Ривочку. У сестры на голове колтун, а живот распух от голода.

Сенин отец, может, и пожил бы еще, но произошло неожиданное.

В дом однажды ворвались гестаповцы и полицаи из охраны порядка в гетто. С ними была Мирка Маркман, отец и сын Сегаловичи. Они потребовали золота. Стащили с кровати больного, начали искать.

Ничего не нашли (золота в этом доме никогда и не было!). Разъяренный гестаповец толкнул на Сениного отца железную бочку, разбил ему ногу — начался сепсис…

…Нужно было захоронить отца. Сеня пробрался в город искать доски для гроба. Встретил знакомых белорусов, которые помогли ему — дали доски. Три дня копал он мерзлую землю…

Как хорошо, что даже в лихую годину люди не теряют своей доброты. Как важно всегда оставаться человеком. Вот хотя бы часовой мастер Давид Шахнович Годар. Он шел по Коллекторской улице. Видит, на снегу лежит паренек. Поднял, привел его в свою комнату на Шорной.

Это Сеня Темкин. Он хотел выбраться за ограждение, пойти к знакомым за чем-нибудь съестным, обессилел от голода и упал.

Хозяин напоил его чаем с сахарином. А жена сказала:

— Вот тебе чулки, больше у меня ничего нет. Продай и купи что-нибудь.

Сеня поменял чулки на картошку. Когда принес домой, мать начала есть ее — сырую.

Погиб старшина юденрата Илья Мушкин. Все говорят, что это был хороший человек: разумный, справедливый, мужественный. Он делал все, чтобы жертв было меньше. Это настоящая утрата.

Рассказывают, что Мушкин вызволял даже из бункера. Там обычно сидели приговоренные к смерти.

Я несколько раз видела Мушкина. Высокий, красивый, статный. В манере держаться — достоинство и сдержанность. Он вызывал доверие.

Его повесили.

…На месте Ильи Мушкина — некто Иоффе из Польши.

Каким окажется этот?

Уверена, что не только я испытываю такое чувство. Не переношу, когда кто-нибудь стоит или идет сзади. Кажется, вот-вот произойдет что-то страшное, от ужаса мурашки ползут по спине и начинает мутить.

У меня это после Мишиного убийства. И теперь тот помидор перед глазами, который он нес маме.

Появились новые привычки. Одна из них такая. Когда ложимся спать, обувь ставим в определенном месте. Так, чтобы по сигналу не тратить времени, сразу обуться. Чтоб бежать! Куда?

С нами в колонне Сарра Хацкелевна Левина. Она молодая, подвижная, с привлекательным, живым лицом. Она и ее муж из Вильно. Говорят по-русски с легким польским акцентом. Так говорила наша соседка, мать моей подруги Нилы Кунцевич.

Очень нравится мне муж Саррочки Борис Левин. Он и поэт и художник. Красивый, талантливый человек. У них дочка, Алечка.