Анна Красноперко - Письма моей памяти

Почему-то мне кажется, что Саррочка связана с подпольщиками в городе. Раньше она с нами не работала. А теперь иногда присоединяется к колонне фирмы «Готце — Лейман». Заметила, что во время работы она не раз исчезала. Может, среди ее белорусских друзей есть такие, кто связан с партизанами? Есть в ее поведении какая- то независимость, смелость.

А вокруг царит страх — люди всего боятся. Что-то нужно делать, искать выход. С кем еще из знакомых в городе можно связаться? Мамин поход к ее довоенной приятельнице, медсестре Людмиле Андреевне, ничего не лал…

Надо поближе познакомиться с Саррочкой…

Ноют спина, руки, шея. Ноги подкашиваются. Сколько тачек с камнями, глиной, цементом перетаскали! Поначалу считали: пять, десять, двадцать. Потом перестали считать. Сегодня нам повезло. С утра раза два отдыхали. Разрешил шеф Отто, который командует нами. Нет, Отто не из коричневой своры. Даже внешне он не похож на них. Глаза у него добрые и отчего-то грустные. Он всегда позволяет отдохнуть, когда поблизости нет Леймана, одного из хозяев фирмы, в которой мы работаем.

Лейман ходит по стройке, заглядывает в каждый угол и громко кричит. Пронзительный, гортанный крик его слышен издалека. Мы прячемся от него. Никогда я не слыхала такого мерзкого голоса. Он вызывает в душе такую же боль, как свист хлыста, с которым хозяин никогда не расстается.

Бьет Лейман наотмашь. Подойдет и внезапно полоснет, как саблей. Словно предлагает игру в скакалку с неудачным концом — ударом по ногам. И тогда довольно хохочет. От его хохота становится страшно.

Нас пугает сам вид его. У него рыжие волосы, красное лицо с распухшим носом, вылинявшие, брови и зеленые колючие глаза. Поражает и обувь: высокие коричневые краги с ремнями и металлическими пряжками.

Я ненавижу его. Он недавно бил маму. Кажется, в тот момент он бил и меня. Бил, смеясь, с радостью.

…Вместе с Гитой Ефимовной Мацкевич, красивой, представительной женщиной, врачом, мама тянет тачку. Лейману это доставляет удовольствие: два врача в одной упряжке. Он внимательно следит за ними, держа в руках хлыст.

Мы с Асей идем следом за мамой и Гитой Ефимовной. Вдруг мама спотыкается, падает. Из тачки вытекает раствор.

Я бросаюсь к маме.

Лейман изо всей силы стеганул ее по спине. Бегу спасать маму. Хватаю на лету хлыст. Я уже не боюсь его. Плачу и кричу что есть мочи:

— Schlage Mutti nicht! Sie ist doch ein Mensch! [18] — Не бей маму! Она же человек!

Удивительно, но Лейман перестает бить. Он поглядывает то на маму, то на меня. Потом переводит взгляд на Отто.

Тот смотрит на него с укором.

Лейман визгливо вскрикивает: «Verflüchte Juden!» [19] «Проклятые евреи!» — и отходит.

У Отто взгляд добрый, участливый. Он уже в летах, наверно, за сорок… С явной благосклонностью относится к еврейке Эдит.

Здесь работают две еврейки из Германии — Эдит и Линда, которые живут в зондергетто. Зондергетто — место, где поселили евреев, вывезенных из разных городов Германии и из других стран Западной Европы. Но у нас их всех называют «немецкими», а еще «гамбургскими» евреями. Зондергетто находится в нашем гетто, но особняком, огорожено колючей проволокой.

Эдит и Линда держатся вместе. Линда — маленькое, слабое существо. Она, как тень, ходит за Эдит. Даже в этой обстановке Эдит выглядит женщиной, исполненной достоинства. Тяжелый валик светлых волос, высокая тонкая шея, светло-серые глаза с длинными ресницами. Ходит легко, как балерина. Возможно, она и в самом деле балерина?

Мы с Асей наблюдаем за Отто и Эдит. Немец охотно разговаривает с ней. Часто замечаем, как Эдит и Линда едят серый немецкий хлеб. Это, конечно, угостил Отто.

Встречаемся взглядом с Отто. Он что-то говорит Эдит, потом обращается ко мне.

Выяснилось, что Эдит хочет научиться говорить по-русски. Я недоумеваю: в такое время учиться, когда не знаешь, будешь ли через минуту жив? Эдит начинает разговор:

— Я понимаю слёва: клеб, дом, горёд.

Ara! Она уже знает несколько слов.

— Bitte [20] — Пожалуйста. ,— волнуюсь я.

— Hübsches Kind [21] — Славная девочка. ,— говорит Отто.

Эдит объясняет, что Отто говорит обо мне, что я напоминаю ему дочку Магду…

Как это странно: где-то в Германии есть девочка, немка, похожая на меня!

На Свердлова, возле фабрики-кухни я вдруг увидела Нилу Кунцевич, свою любимую подругу. Нежно-розовое лицо, ямочки на щеках, длинные каштановые косы.

Вместе прятались в газоубежище. Там была и группа артистов-лилипутов из цирка. Мы с Нилой очень смеялись, когда Инна поинтересовалась у одной лилипутки:

— Девочка, ты ж еще маленькая. Почему носишь туфли на высоких каблуках?

Вообще вся наша жизнь прошла вместе. Книжки общие, песни общие, цветы на клумбах под окнами общие. Вместе их сажали.

Отец Нилы коммунист. До этого я не знала, удалось ли им эвакуироваться. Значит, нет.

Радостно обнялись. Я с проклятым клеймом — желтыми заплатами. Это опасно для Нилы.

— Где ты? Где твои?

— Мы уже не в Минске,— отвечает она. — Здесь небезопасно для папы. Многие его знают… А как твои? Что будете делать? Не оборачивайся… Сзади немец…

Нила говорит быстро, торопливо:

— На всякий случай запомни: мы пока в Волме, на Могилевском шоссе.

Поспешно прощаемся.

— Помни, на Могилевском шоссе!. .

Гаттенбах — это фамилия одного из комендантов гетто. У нас его называют «хозяином». Хозяином гетто. Квадратная фигура в зеленой шинели. Квадратное красное лицо.

Как только его машина останавливается на территории гетто, мы уже знаем, с его приездом начнутся облавы.

Вот почему так затаилось, притихло гетто, когда в последний день февраля машина Гаттенбаха остановилась на Юбилейной возле юденрата. Слух об этом разнесся молниеносно.

Гаттенбах сказал в юденрате:

— Пять тысяч душ! На спецработы… .

Некоторые думают, что немцам и в самом деле понадобилось столько людей на какие-то спецработы.

Люди осторожно начинают действовать, копают что-то вроде укрытий, тайников. Днем и ночью. В самых разных местах: в погребах, под печками. Сносят туда еду, запасаются водой.

Наше убежище в обычном погребе. Вход в него замаскирован.

Два предыдущих погрома — седьмого и двадцатого ноября 1941 года — начинались на рассвете.

Первое марта проходит спокойно. В ночь на второе не спим. Сидим у окон. Наиболее отчаянные выходят на улицу, прислушиваются, расспрашивают друг друга. Как обычно, у колючей проволоки прохаживаются немцы, полицаи. Может, пронесет?

Время идти в колонну, на работу. Напряжение спадает. Появляется надежда…