Ганс Дибольд - Выжить в Сталинграде [Воспоминания фронтового врача. 1943-1946]

Мы вышли на улицу, где нас уже ждал грузовик. Но тут возникла ссора. Доктор Маркштейн ругался с молодым обер-лейтенантом, у которого позаимствовал фуражку. Русские стали проявлять нетерпение, но вели себя с нами вежливее, чем два немца друг с другом. Русский генерал и его адъютант сели в кабину, мы забрались в кузов. Грузовик поехал по мощеной дороге к железнодорожной насыпи, нырнул под нее и направился к Царицынской балке. Слезящимися глазами смотрели мы на проносившиеся мимо развалины, торчавшие из светло-коричневой, продуваемой сильным ветром земли. Позади остались колонны русских солдат, одетых в одинаковые коричневые полушубки. Дорога углубилась в балку. Справа и слева крутые откосы поднимались к сияющему ледяной голубизной небу. Повсюду виднелись разрушенные, сгоревшие остовы предприятий и жилых домов. Картина исполинского, апокалипсического разрушения…

Мимо нас с грохотом проезжали русские грузовики. Они ехали не колоннами, а проносились мимо, как неровный, но мощный неиссякавший поток.

С Волги дул резкий морозный ветер. Мы приближались к цели.

Грузовик остановился. Мы вылезли из кузова и пошли за русскими. Они так быстро поднимались по склону, что мы едва за ними поспевали. Впереди меня поднимался русский адъютант, и я почти с восхищением смотрел, как он, словно танцуя и ни разу не поскользнувшись, поднимается в своих светлых валенках по узкой тропинке. Тропинка эта вела строго на север по откосу балки. Только в самых крутых местах дорожка переходила в череду неглубоких ямок, служивших ступеньками. На середине склона мы вышли на ровную площадку. Слева вдали виднелось одинокое голое дерево. Рядом с ним в землю был криво воткнут столб с прибитой к нему доской, на которой красными буквами было написано «Госпиталь военнопленных № 1».

Мы остановились, чтобы перевести дух. Посреди площадки были видны следы заброшенного сада: изгороди и кусты с голыми ветвями. За садом располагался гараж. В боковой стенке была проделана узкая дверь, рядом с ней уцелевшее окно. Напротив распахнутых ворот гаража стояли полевые кухни. Внутри гаража было пусто. Дальше было продолжение склона балки, по которому наискосок поднималась тропинка. Справа площадка была ограничена домом, напоминающим старинную усадьбу. Здание было сильно повреждено, все перекрытия от верхнего этажа до подвала рухнули. Потом нам сказали, что несколько дней назад усадьба загорелась и в ней взорвался снаряд, разнесший весь дом. На дне балки стояло полуразрушенное промышленное здание. Здание доходило крышей до уровня площадки, на которой мы находились, а надстройки и труба высились над ней. Противоположный склон был сплошь усеян руинами. Верхний край склона отчетливо вырисовывался на фоне серого неба.

Садик, усадьба в стиле средневекового замка, вид на Волгу с вершины холма — здесь, среди заводских труб, мастерских, складов и пакгаузов Сталинграда в летние мирные месяцы, наверное, был райский уголок. Через неделю после нашего прибытия я видел здесь, в этом месте, умирающего человека, с распухшим до неузнаваемости лицом, который ползал по снегу в тщетных поисках съестного.

Русский генерал, привезший нас сюда, пересек площадку и остановился в се дальнем правом углу, перед входом в туннель. Вход был обшит досками, вниз вели десять деревянных ступеней. Под прямым углом к лестнице начинался ведущий вправо темный и длинный подземный ход. Слева вдали виднелся темно-красный тлеющий огонь. Русские пошли по подземному ходу, освещая путь электрическими фонарями. Мы, спотыкаясь, пошли следом. Стены хода были закопчены до черноты, пол был земляной. Ход уперся в кирпичную перегородку с железной дверью. Пройдя промежуточный участок подземелья, уходивший под углом назад, мы оказались в другом туннеле, по которому прошли еще метров двадцать. Русские остановились перед висевшей на левой стене занавеской и вошли в маленькое боковое помещение. Здесь стены тоже были черные от копоти. Вдоль стен стояли два стола, несколько ведер и железная кровать. На одном из столов горела импровизированная лампа из консервной банки. Русские посмотрели на нас. Адъютант выступил вперед и заговорил. Мы узнали, что прибыли в большой госпиталь, где будем отныне работать. В госпитале тысяча раненых и всего три врача.

Воздух был влажный, но обжигал горло. Воздух был холодный, но отдавал тем нездоровым жаром, каким отличается дыхание тяжелого легочного больного. С каждым шагом по галерее воздух становился все более спертым и зловонным. Было ясно, что до смерти мы здесь не замерзнем, несмотря на то что под землей не было ни печек, ни костров. Здесь мы были вынуждены зажечь фонари, но они гасли из-за нехватки кислорода. Откуда-то издали доносился ропот, непрестанный негромкий гул, иногда нарушавшийся громкими стонами и вскриками: там находилась тысяча раненых.

Госпиталем руководил генерал, военный хирург Шмиден — дивизионный врач мотопехотной дивизии. За его спиной стояли доктор Лейтнер и доктор Майр — оба из Верхней Австрии. С ними были протестантский капеллан Приснер и майор В. У входа нас ждали переводчик Шлессер и два фельдшера Кроненберг и Роснер — оба из Вены.

Мы обменялись рукопожатиями с врачами. Нам показали наши спальные места. В сопровождении фельдшера мы вернулись в галерею и пошли налево, в ее внутреннюю часть. Красноватый свет жестяной лампы освещал стены в мрачные багровые тона. Пламя немилосердно чадило, и черный дым, словно траурный стяг, поднимался к потолку. Закопченные стены казались жирными и липкими.

Галерея была очень узкой, ее ширина едва ли превышала рост человека. Еще несколько шагов и нам пришлось внимательно смотреть под ноги, чтобы не задеть бинты, которыми были перевязаны обмороженные конечности лежавших вдоль стен солдат. Раненые лежали вплотную друг к другу, поперек галереи, прямо на земляном полу. В неверном красноватом свете импровизированного фонаря мы скорее угадали, чем увидели, что дальше галерея разветвляется. Повсюду лежали тесно прижатые друг к другу человеческие тела, завернутые в закопченные тряпки. Время от времени раненые — иногда совсем рядом, иногда вдалеке — принимались громко кричать от невыносимой боли. Видимо, сосед случайно касался обмороженной ноги или раны на руке.

Фельдшер привел нас в обширное боковое помещение. Помещение было разделено на две половины столбами. Своим голыми темными стенами помещение напоминало морг. Но оказалось, что здесь жили фельдшера, санитары, водоносы и работники кухни. Большая часть людей была чем-то занята; некоторые отдыхали, лежа на нарах; остальных мы не видели, только слышали их голоса. На столе, стоявшем между столбами, тускло мерцая, горела обычная, сделанная из жестянки лампа. Рядом со столом стоял стул с умывальным тазом. Наш санитар Куммер сколотил из досок двухъярусные нары и поставил их в дальнем правом углу. Доктор Маркштейн выбрал верхнюю койку на стороне, обращенной к помещению, доктор Штейн занял среднее место, а мне досталось место у стены. Куммер, Францль и Бец заняли нижний ярус. Мы оставили на месте шинели, вещевые мешки и отправились к начальнику госпиталя, доложить, что готовы приступить к работе. Хирург доктор Штейн был направлен в операционную, а доктору Маркштейну и мне было поручено лечить раненых в галереях — по две на каждого из нас. В других галереях раненых и больных вели доктор Лейтнер и доктор Майр.