Наталья Варлей - Канатоходка

Через несколько дней в театре было вывешено распределение ролей в спектакле «Альберт Эйнштейн», к репетициям которого приступал Иван Тимофеевич Бобылёв. В этом спектакле я получила главную женскою роль. Героиню звали Фей.

Также были вывешены приказы о «вводах артистки Варлей Н.В.» на роль Эльзы-нахалки в спектакле «Чёрт» Мольнара и Луизы в «Коварстве и любви» Шиллера. Начались репетиции, но вскоре стало понятно, что я беременна. Токсикоз при моём отрицательном резусе был ужасным, и я пошла «сдаваться» Бобылёву.

Когда я вошла в его кабинет, он почему-то думал, что я пришла подавать заявки ещё и на другие роли. Но когда я сообщила, что жду ребёнка, Иван Тимофеевич изменился в лице и долго молчал. Потом он справился с эмоциями, вышел из-за стола, подошёл ко мне, поцеловал руку и сказал: «Наташенька! Это прекрасно! Поверьте, для женщины – это самое главное в жизни! Репетируйте, пока можете, – я никому ничего в театре говорить не стану. Если почувствуете себя на репетиции плохо, подойдите, скажите мне, и я выпущу на сцену второй состав!»…

Вот такой он был добрый человек, и не удивительно, что «хищники» театра его быстро съели…

А мне эту ситуацию впоследствии поставил в вину директор театра Жарковский. В «Семнадцати мгновениях весны» он сыграл Кальтенбруннера – таким он и в жизни был: что такое гуманность, ему было неведомо. Он однажды упрекнул меня всерьёз, что, скрыв беременность, я «обманула театр». Так как Бобылёва к тому времени в театре уже не было, я сказала Жарковскому, что главный режиссёр был в курсе, а посвящать в это всю труппу было ни к чему, тем более что в спектаклях был второй состав.

А в другой раз, когда я уже несколько сезонов работала в театре и была ведущей актрисой, Жарковский «росчерком пера» поставил спектакль «Прощание в июне» на тот день, когда я должна была бы находиться на фестивале советских фильмов в Малайзии. Приглашены туда были мы с Олегом Видовым. Разрешение на мой отъезд театр подтвердил. Бумага лежала в Госкино. Мне сделали все прививки – и от малярии, и от жёлтой лихорадки, и от оспы – тогда с этим было строго. Назначена дата вылета, взяты билеты – и вдруг Жарковский НЕ ОТПУСКАЕТ, потому что спектакль «Прощание в июне» мы обязаны играть для какого-то партийного актива. Я пытаюсь объяснить Жарковскому, что Фестиваль советского кино за рубежом – не менее серьёзное политическое мероприятие, чем «партактив». Но директор меня не слушает и говорит, что «ОНИ хотят именно этот спектакль». Я убеждаю его, что у меня же есть дублёрша, а он гнёт своё: «А ОНИ хотят, чтобы играла именно Варлей!»

И, представьте себе, я играла. Подчинилась «театральной дисциплине». Видов полетел один. В Малайзию я так и не попала…

При том, что я играла почти все главные роли в репертуаре, театр держал меня «в ежовых рукавицах». И даже когда мне «повысили зарплату» – с 75 рублей до 85, – была волна недовольства: зачем так быстро? «Незачем баловать молодую актрису»!

Возвращаясь к нашему разговору с Бобылёвым. Он выполнил своё обещание, и в театре о моём «интересном положении» никто не знал. Токсикоз прекратился, а животика не было видно – я поправлялась, но как-то… равномерно. И только тогда, когда пришла пора оформлять декретный отпуск, пузико наконец проявилось и стало расти «не по дням, а по часам».

Ровно через месяц после рождения Васеньки я пришла в театр и вошла в кабинет Бобылёва, чтобы сказать, что готова приступить к работе. Но Иван Тимофеевич печально ответил мне: «Уже при другом главном, Наташенька! Я в этом театре больше не работаю».

Нового главного режиссёра назначили в театр ещё через несколько месяцев. Однако я приступила к работе намного раньше.

Первым делом меня стали вводить на роль Эльзы-нахалки. В ней я и вышла на сцену после декретного отпуска.

Спектакль «Чёрт» по пьесе Мольнара поставил в театре Станиславского Лесь Танюк, режиссёр, приехавший с Западной Украины. Он считался подающим надежды авангардным молодым режиссёром.

Позже он поставил у нас мюзикл «Мсье де Пурсоньяк» по пьесе Мольера, в котором я сыграла главную женскую роль – Жюли.

Работать с Танюком было интересно, хотя иногда казалось, что он как-то уж совсем плевал на систему Станиславского, ничего не предлагая взамен. И тогда не на что было опереться, работая над ролью.

Лесь Танюк значился в театре «очередным» режиссёром, но думаю, что после ухода Бобылёва законно рассчитывал на должность главного. Не получилось. Наверное, правильно. Хотя он был человеком несомненно одарённым, но эксперименты, к которым он тяготел, были для театра не ко времени.

Танюк вводил меня на роль Эльзы-нахалки – девушки, влюблённой в главного героя (его играл ведущий артист театра Владимир Анисько). Но любовь, как и полагается в такой пьесе, не взаимна – герой любит взрослую, замужнюю женщину (её замечательно играла Рита Рыжкова – актриса очень сильная, но, к сожалению, недооценённая и рано ушедшая из жизни). Моя героиня Эльза страдает, но считает, что в силах победить ситуацию в этом треугольнике. Однако, поняв, что ТАМ – настоящее чувство, уступает…

Роль не очень большая по объёму, но в ней было несколько интересных, эмоциональных монологов.

День моего дебюта. Волнуюсь невероятно – просто колотит. Текст вроде помню, мизансцены помню. Но – страшно!!!

К тому же в зале сидят папа с мамой и волнуются не меньше меня. И я это, представьте, чувствую. К тому же, я об этом уже рассказывала, когда я знаю, что в зале мои родные или друзья, – у меня начинается паника…

Мой выход. Я вылетаю на сцену. Говорю несколько реплик. И вдруг впадаю в ступор…

Наверное, каждому артисту хоть раз в жизни довелось испытать это жуткое состояние – когда ты стоишь на сцене и не можешь сказать ни слова, и зацепиться не за что: ты не просто не помнишь текст, а ты не понимаешь вообще, что ты играешь и где ты находишься. Белый лист. И счастье, если ты из этого ужаса вырываешься и возвращаешься в сценическую реальность: иногда это как пришло, так и уходит, – и вспоминается текст, и ты уже всё понимаешь, и роль покатилась дальше. Но – бывают моменты, что ты не справляешься, остановка тебя пугает так, что провал тебя прямо-таки тянет в омут…

Вот в этом случае появляется надежда на партнёрскую поддержку. Суфлёров в сегодняшнем театре нет, но должны же быть люди, которые за тебя болеют и придут на помощь: или подскажут текст, или сыграют за тебя, но вытянут в ту сцену, в ту реальность, из которой ты выпал…

Я рассказывала, как, поднимаясь под купол цирка, я справлялась и с волнением, и со страхом высоты, когда видела в цирковых проходах своих друзей, которые меня поддерживали, за меня переживая и держа «кулачки»…