Иосиф Давыдов - Триумф и трагедия советской космонавтики

Юность комсомольская моя…

Жора поехал поступать в Чугуевское военное авиационное училище. Спецшкольникам ВВС предоставлялись привилегии, и Жора без особого труда поступил.

Жизнь тут началась с того, что пожилой старшина построил курсантов и повел на аэродром. На летном поле он скомандовал — садиться прямо на траву. У стоявшего неподалеку самолета копошились люди. Потом мимо курсантов прошел молодой подполковник с несколькими рядами орденских планок. Он приветливо улыбнулся ребятам. Когда подполковник подошел к самолету, старшина уважительно сказал:

— Вот вам зараз покажугь, що це воно таке — авиация…

Взревел мотор. Самолет быстро и легко взлетел. А потом в воздухе над аэродромом происходило такое, от чего у ребят дух захватывало. Полковник блестяще выполнял фигуры высшего пилотажа. Восторгу курсантов не было предела…

«Теперь впереди небо, и только небо», — думал Добровольский. Но — ошибался. Прежде чем подняться в небо, предстояло еще много, очень много трудиться и довольно часто делать то, чего вовсе не хотела его вольнолюбивая натура. Строевая подготовка, караулы, наряды на работы — все это было ему совсем не по нутру. Он думал, что в училище курсантов сразу начнут учить летать, а не ползать по земле, окапываться, уметь разбирать и собирать автомат и пистолет.

При случае, если ему удавалось, он норовил улизнуть от чистки картошки, уборки казармы и от нарядов. Нередко работу приходилось делать за него товарищам. Естественно, что это ребятам надоело, и они решили проучить Жору.

В пятнадцати километрах от училища курсанты колхозникам помогали убирать урожай. Поработав немного со всеми, Жора куда-то исчез и появился только к концу дня с торбой жареных семечек. Отсутствие Добровольского не прошло незамеченным, и, когда он пришел, ребята обступили его. Он тут же стал предлагать полакомиться семечками. Некоторые «клюнули» на эту удочку, но большинство хмуро потребовало объяснений. Жора решил отделаться дежурной шуточкой, что, дескать, у медведя четыре лапы и пусть он работает. Но шутка не прошла. Курсанты были возмущены:

— Частенько за тебя вкалывать приходится. Баронов у нас в восемнадцатом году перебили и разогнали. В машину его не брать. Пусть тут ножками поработает, протопает пешочком до училища.

Когда усаживались в грузовик, Жору-таки не пустили в кузов. Машина стала удаляться, а Добровольский остался один на утопавшей в сумерках грязной проселочной дороге. Горькие размышления: в сущности, ребята правы. Это был жестокий урок. Жора топал по дороге. Противно чавкала грязь под сапогами.

«Видать, здорово насолил я хлопцам, если они так поступили», — думал он, оценивая события последних месяцев.

Дорога уходила в темноту. Рассчитывать на попутную машину здесь не приходилось, и он продолжал месить грязь. Вдруг вдали послышался рев мотора, и из-за косогора выскочили огоньки фар. Навстречу шла машина. Жора отступил на обочину, чтобы его не забрызгало грязью. Грузовик затормозил рядом, и из кузова к Добровольскому потянулись руки товарищей-курсантов. Они вернулись за ним. Комок подступил к горлу Жоры: это они, его друзья… С этого дня он по-новому взглянул на свое отношение к службе, на своих товарищей, на жизнь вообще.

Курс молодого бойца подходил к концу, и у курсантов приняли присягу на верность Родине. Всю осень и зиму изучали общеобразовательные предметы: математику, химию, физику, историю. Весной приступили к спецпредметам: теории полета, штурманской подготовке, теории воздушной стрельбы и бомбометания. Упор в занятиях делался на знание самолета и его оборудования.

С нетерпением все ждали начала практических занятий — и дождались. С удовольствием копался Жора во «внутренностях» самолета: разбирался в двигателе, изучал расположение приборов. Вскоре курсанты знали назначение и последовательность включения каждого тумблера. Проверяли друг друга: один из товарищей закрывал глаза, другие наблюдали, как он вслепую выполняет полетные операции. Благо, тумблеров на УТ-2 было немного, да и приборов тоже…

Пережитые за день события нередко являлись Жоре во сне. Однажды сосед по койке Дима Кравчук проснулся ночью. Свет синей дежурной лампочки падал на лица безмятежно спящих ребят, в открытом освещенном дверном проеме было видно дежурного. Тишину нарушали чье-то бормотание и мощный с пересвистом храп. Жора лежал раскрытый, сбитые набок волосы частично прикрывали лицо. Руки его совершали какие-то странные движения.

Присмотревшись, Дима понял, что Жора во сне выполнял упражнения по управлению самолетом: вот он включил зажигание, выждал, пока мотор наберет обороты, отпустил тормоза, отклонил закрылки, взял на себя ручку, работал педалями. А потом, нажав гашетку, приговаривал: «На тебе «гад», на!»

— А знаешь, Дима, мне действительно приснился полет, я стрелял по «юнкерсу». Пошел на таран и стукнул его по хвостовому оперению, — рассказывал утром Жора. — Не дождусь, наверное, когда начнем летать. Порой мне кажется, что если не научусь летать, то просто умру.

Неудивительно, что курсантам ночами снились воздушные схватки, ибо на тактических занятиях преподаватели с моделями в руках воспроизводили различные ситуации воздушного боя, показывали возможные маневры. Курсантов учили на примерах выпускников училища — прославленных летчиков — трижды Героя Советского Союза Ивана Кожедуба, совершившего триста тридцать боевых вылетов и уничтожившего шестьдесят два самолета, и дважды Героя Советского Союза Арсения Ворожейкина, сбившего пятьдесят две вражеские машины. «Атаковать, как Кожедуб, сбивать, как Ворожейкин» — такие заповеди получали курсанты Чугуевского училища. Жора Добровольский впитал в себя формулу боя Ворожейкина: «6 против 100 — сбито 12, потерь 0».

До первых полетов было еще далеко. Жора изнывал от ожидания. Однако вскоре появилась своеобразная отдушина для курсантов, бредивших небом и полетами: началась парашютная подготовка. Теории было немного. Освоили укладку парашюта — и в небо. Радости не было предела. Во-первых, это был уже полет, пусть пока не твой полет, но все-таки ты — в небе. Во-вторых, предстояло впервые проверить себя в настоящем деле.

Взлет. Набор высоты. Отступать некуда. Теперь только вперед: на крыло самолета. Ободряюще улыбается летчик-инструктор. Но бодрости что-то не чувствуешь, когда начинаешь выбираться из кабины: какой она в эти секунды кажется родной и надежной! И вот ты на крыле. Нужно только отпустить руки, и воздушный поток сам сорвет тебя и понесет на испещренную квадратами полей землю. Но не тут-то было. Руки, как клещи, впиваются в поручень, нет сил оторвать их. Вот уже второй раз махнул летчик: «Пошел!».