Александр Локшин - А.Л. Локшин – композитор и педагог

подарить вам всю красоту того мира, который меня окружает, т.е. разделить

ее с вами (помните, Татьяна Борисовна, мы как-то говорили с Вами об этом

в Рузе! Кстати, я очень, очень часто и здесь, и в Москве, вспоминаю наши

прогулки – если бы, конечно, еще не было всего того, что за этим

последовало!). Мне очень помнится такой момент у Фолкнера в третьей

части трилогии, т.к. сразу был очень близок и понятен – когда Линда

привозит Стивенса, кажется, куда-то на берег моря... (не помню деталей

пейзажа, т.к. читала много лет тому назад, но очень ясно чувствую это

внутреннее состояние...).

Очень тревожно за вас обоих, и так хочется, чтобы мы скорей смогли

встречаться, как раньше, – вы не представляете себе, как мне этого не

хватает – и вас самих, всей атмосферы вашего дома, не только

интеллектуальной, но прежде всего нравственной, которую впитываешь,

как глоток свежего воздуха... Старайтесь, по возможности, не болеть, я все-

таки уверена, что вам надо постараться тоже выбираться на воздух, не

дожидаясь лета, – брать отпуск за свой счет и уезжать. <���…>

Всего, всего доброго! До скорой встречи (вернусь 13.III)! Привет

Шурику!

Ваша И.Л.

P.S. Немыслимая длина этого письма – свидетельство того, насколько

я о вас соскучилась...

ПИСЬМА

130

И.В. Лаврентьева – А.Л. Локшину

21.VII.80

Дорогой Александр Лазаревич!

После нашего телефонного разговора я думаю о Вас и продолжаю

мысленно беседовать с Вами; хотела написать Вам вчера, но что-то все

время мешало – приходили посетители ко мне и к соседке по палате (она

лежит после операции) и т.п.

Меня так тронуло Ваше беспокойство обо мне и Ваш звонок Инне

Б[арсовой], и я чувствую себя невольно виноватой перед Вами – не хватало

Вам еще дополнительных тревог и беспокойств!

Да, вот так и получается, что моя дружба с Вами и Татьяной

Борисовной, которая дает мне так много радости, оборачивается подчас

другой стороной... Впрочем, видимо, иначе и быть не может...

Дорогой Александр Лазаревич, много думала я о Ваших горьких

словах относительно «существования», – но ведь это совсем не верно! Я

понимаю, что субъективно Вы не можете чувствовать и думать иначе – но

это только Ваше субъективное ощущение! Кажется, Джон Донн сказал:

«Колокол звонит по тебе», когда уходит человек. Наверное, Вам даже

трудно представить себе, как много даете Вы всем, кто с Вами общается, и

до какой степени Вы каждому из нас нужны. <���…> В том, что я говорю, не

ни слова «преувеличения» (как Вы любите говорить) или неправды – уж за

пять-то лет я смогла это проверить! Я еще здесь недавно, работая над

статьей (в связи с которой у меня на тумбочке лежит, наряду с прочим, и

Ваша 3-я симфония) думала, что все, что я сделала за последние 5 лет, все

новые мысли возникли только через знакомство с Вашей музыкой и с Вами.

(Я, конечно, не ценю свою работу выше того, что она заслуживает, – но

сейчас речь не об этом!). Я уж не говорю и о том, что Вы продолжаете

писать, как только улучшается Ваше состояние. Очень возможно, что мне

теперь в самом скором времени предстоит перейти на тот же формальный

статус125, что и у Вас (и, следовательно, даже в этом сделаться на Вас

похожей), – но меня пока это не пугает и, думается, я не буду себя

чувствовать как-то существенно по-иному, сохранив лишь небольшую часть

работы (конечно, я буду непременно добиваться оговорки о «праве работы»

– это единственное обязательное для меня условие). И, судя по отношению

к себе окружающих – бывших учеников, друзей, – думаю, что тоже по-

своему буду им нужна. Еще одну вещь мне давно хотелось сказать Вам, и

один раз я все-таки позволю себе это сделать: я не хочу, чтобы к Вашим

мыслям обо мне – всегда, при любой ситуации, – примешивалась грусть,

125 Т.е. получить инвалидность.

Лаврентьева И.В. Письма к А.Л. Локшину и Т.Б. Алисовой-Локшиной

131

потому, что для меня дружба с Вами была все эти годы источником самой

светлой и большой радости, ничем не омраченной – это же такая редкость и

такой удивительный подарок судьбы! Хочу, чтобы Вы знали и помнили

всегда, что это – основная «доминанта», основная «тональность» наших

отношений и именно так (в мажорном строе) и думали обо мне. <���…>

Ну, пожалуй, на этом остановлюсь (хотя в мысленных беседах было

еще что-то, уже не помню). Писать все-таки трудновато от слабости –

наверное, Вы заметили по почерку, за который приношу извинения.

Наверное, скоро буду дома, и можно будет дольше поговорить по телефону

(правда, неудобно, что он у нас в прихожей).

Большой привет всем Вашим.

Очень скучаю о наших вечерах и уж очень захотелось с Вами

поговорить! Всего доброго! Ваша И.Л.

И.В. Лаврентьева – А.Л. Локшину и Т.Б. Алисовой-Локшиной

4.XI.80

Здравствуйте, дорогие мои!

Александр Лазаревич, Ваше письмо было предпраздничным

подарком – неожиданным (т.к. помню Ваше отвращение к писанию писем)

и все же в глубине души где-то ожидаемым – а вдруг... – уж очень мне этого

хотелось, много думала о Вас обоих. Мой мысленный ответ на него – раз в

10 длиннее того, что смогу сейчас написать, т.к. сидя еще писать не могу,

хотя садиться уже разрешают. Телефонный разговор с Вами остается пока в

весьма туманной перспективе, а поговорить уж очень хочется.

«Дама molto simpatiсa», которая Вам звонит – Вероника Джоновна

Пеппер, человек редкой деятельной доброты, одинокий (есть родня в

Венгрии, откуда она родом) и уже не молодой, на пенсии (она преподавала

у нас немецкий, дружна с Грамши126). Она сейчас поразительно много для

меня делает, добровольно возглавив «комитет общественного спас а ния» из

моих друзей. О себе писать особенно нечего: преимущественно лежу на

спине, слушаю радио и вспоминаю Ваших любимых Сократа и Сенеку,

которые умели спокойно и достойно принимать любой жребий, – что,

впрочем, не мешает мне пунктуально выполнять все предписания врачей,

так что моим послушанием они довольны. Но неожиданно для меня бывает

немало светлых и по-настоящему счастливых минут, т.к. сейчас полностью

оценила счастье человеческого соучастия и доброты, общения с друзьями и

т.п. Одна из таких минут – получение Вашего письма. Мне показалось, что

126 Грамши Юлиан Антонович, сын Антонио Грамши, кларнетист, преподаватель итальянского

языка в Московской консерватории.

ПИСЬМА

132

Вы написали его «на едином дыхании» и без малейшего насилия над собой,

это хорошо! Да, есть у меня еще один предпраздничный подарок – известие

о принятии в ССК127. Конечно, это приятно.