С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

Интерес к египетским композициям уже появился, когда составилась группа для поездки в Верхний Египет. К Билибину примкнули, кроме моей сестры, еще супруги Лукьяновы, оба египтологи, и француженка-археологичка. Об этом путешествии Людмила вспоминает: "В Луксоре, чуть начинало светать, подавались ежедневно ослики с гидом, в отеле укладывали для нас большую корзину бутербродов на весь день. Мы отправлялись, переехав на барже на другую сторону Нила, через поля и дальше — через пустыню, в Долину царей, где находятся самые замечательные гробницы. Работающие на полях египтяне освещались ярким пламенем восходящего солнца, и контрастно ложились на землю их утренние длинные лиловые тени. Мы вспоминали работы Сарьяна на выставках "Мир искусства" и поражались, как верно он передал все эти краски.

У меня был ослик, которого, по словам гида, звали Сара Бернар (так его назвал кто-то из путешественников). Эта Сара давала спектакли при моем невольном участии: на быстром ходу она внезапно останавливалась, а я летела через ее голову. Кавалькада наша была веселая. Мы терпеливо ждали полдня, когда можно будет скрыться от солнца в развалинах храма и устроить пикник.

Луксорские храмы открываются для осмотра в полнолуние. Мы провели фантастический лунный вечер среди грандиозных развалин и колоссов. Во всем было что-то величественное и вечное".

Для Людмилы Билибин был и учителем, и верным хранителем. Если она была тогда для него Беатриче, то он был ее мудрым поэтом Данте. Она хранит о нем светлую память и любовь к тому морю, с которым Билибин сравнивал художника-творца и каждого человека большой души.

Уехала Людмила, и остался Билибин один. Он очень тосковал и часто ей писал. Его письма похожи на дневники, в них он и рассказывает, и мечтает, и размышляет. Одно из писем посвящено поездке в пустыню.

"Вчера вечером я был в храме и слушал музыку небесных сфер. . .

Есть старая отмененная караванная дорога из Каира в Суэц через Гелиополис. По ней мы и покатили. Выехали в субботу в 6 часов вечера. Вдоль дороги, на холмах пустыни, приблизительно на расстоянии пятнадцати километров одна от другой стоят старинные высокие восьмигранные каменные башни. Напоминают генуэзские. В старину, когда по этой дороге ходили караваны, то они ориентировались по этим башням, так как от одной еле-еле видна вдали следующая.

Солнце только что село, когда мы докатили до третьей башни, то есть проехали километров сорок в глубину пустыни. Башня стоит в полуверсте от дороги, а у самой дороги — стены некогда бывшего здесь караван-сарая, то есть постоялого двора. Тут мы и остановились. Доктор с итальянцем стали разбивать палатку, а я пошел к башне, которая высится на хребте невысокой гряды, увенчанной темными каменными глыбами. Великолепный вид на пустынные дали открывается оттуда, но главное, что поражает после крикливого Каира, — это молчание, тишина. Когда стемнело, я пошел к нашей стоянке. Палатка была готова. Мы надули мехами наши матрацы, получается великолепно. Зажгли фонари — глаза автомобиля и сели ужинать. Поели основательно, побеседовали и выпили чаю. Где-то вдали лаяли шакалы и изредка попискивала какая-то ночная птичка.

Потом мы потушили огни, и тут я увидел звезды. Я давно не видал одного неба, только неба и больше ничего, и боже, что это был за восторг. Внизу ничего нет, какая-то пустота и чернота на месте пустыни, а наверху горели бесчисленные светочи, и такие яркие и крупные, что казалось, они как-то обступили нас со всех сторон и будто раньше я никогда их такими не видел.

И при этом тишина. Храм.

Кажется, Гераклит (боюсь, что не он) говорил о музыке небесных сфер, о той неосязаемой небесной мелодии, которая порождается вечным движением небесных светил (pantarei), то есть все движется.

И начинает казаться, что времени нет. Кажется, надо сделать еще маленькое усилие воли и фантазии, и начнешь верить, что там, за темнотою пустыни, стоит людный и большой Мемфис, что сейчас там царствует XIX династия и что это существует и еще живо.

Потом мы пошли в палатку. Засыпая, я видел в открытый треугольник входа в палатку все те же чудные звезды. Ночь в звездах. . . Я буду ее долго помнить. Ночь с Богом, а не с людьми".

С каждым письмом все больше и больше строки Билибина наполняются чувством грустного одиночества: "Если бы я был поэтом, я написал бы коротенькое стихотворение на такую тему: "Я сер и скучен для людей, и им со мною не весело. Я — однообразная и глухая стена у проезжей и торной дороги. За стеною мой сад, в котором я выращиваю мои цветы, и все они для одной".

Шутки его делались все грустнее и трагичнее. Он писал о своих собаках, которые его утешают: "Милые мои псы, как они меня любят, но я. . . люблю Вас не меньше, и если бы у меня был мохнатый собачий хвост, то я повилял бы Вам в момент моей смерти".

В этот период одиночества Иван Яковлевич начинает задумываться о своем разрыве с Родиной, начинается тот кризис, который много позже привел его к смене вех и возвращению в Россию. В одном из писем он приводит грустное четверостишие:

Если вера оставила нас,

То правдиво, что кажется ложно:

Быть неверным вернее подчас,

Чем за верным нестись безнадежно.

Ушел в далекое прошлое милый Батилиман и трагический Новороссийск, и чарующий Каир. .. Ушла в прошлое юность, связанная близким общением с Иваном Яковлевичем Билибиным. . . Несмотря на свои искания зеленых равнин для спокойного творчества, он никогда не переставал любить Родину и русским странникам на чужбине передал свой завет: "Мы все, не павшие морально люди русской культуры, должны собираться в духовные крепости-хранилища, чтобы сохранить то, что мы вынесли в себе из нашей страны. Это надо уберечь и передать более счастливым нашим наследникам в России".

Сам он вернулся на Родину и оставил ей свое художественное наследство.

1Автографы стихотворений и писем, цитируемых в воспоминаниях "По следам прошлого", находятся у автора воспоминаний.

Г. [К.] Л[укомский]

Писали уже несколько раз о художнике Ив. Як. Билибине: иногда сведения эти были оккультические, а иногда просто тревожные.

К первым я отношу известие, что этот художник "оказывается жив" и живет (сразу) в Софии и Праге, где и работает.

Позже сообщалось, что художник Билибин просто-напросто пропал, исчез, и найти его нет никакой возможности.

Дальше. Какой-то немец написал, говорят, книжку о русском искусстве и художниках за период революции, и там будто бы черным по белому прописал, что Билибин умер. Это уже посерьезнее. И, вот, извольте теперь реабилитироваться и снова записываться в списки живых.