Василий Гришаев - Сростинское дело

Памятник жертвам политических репрессий 1930-х - 1940-х гг.

Установлен 19 августа 1991 на месте захоронения останков

расстрелянных в Барнаульской тюрьме НКВД

Установка памятника жертвам политических репрессий на месте захоронения останков расстрелянных в Барнаульской тюрьме НКВД

(г. Барнаул, Канатный проезд, рядом с быв. Богородице-Казанским монастырем)

Из 49 сростинцев домой, из лагерей, вернулись 16. Воронков Николай сошел с ума на Колыме, Михеев Сергей погиб от руки уголовника, Каменев Михаил умер в 1943 г. в лагере под Магаданом, на Колыме похоронен в 1955 г. и брат матери Василия Шукшина Попов Михаил Сергеевич.

Где и когда погибли остальные сростинцы, неизвестно. Можно лишь в том не сомневаться, что их выкосили непосильная работа, голод, жестокость лагерной администрации. Они стали, как говорят, «лагерной пылью». Из уцелевших многие вернулись позже установленного приговором срока.

«Когда я отбыл десять лет на Колыме, - вспоминает Егор Федорович Ворогушин, - мне сказали, что не поедешь домой, а поедешь на Дальний Север на три года, а у меня уже был порок сердца и острый суставной ревматизм. Но я поехал туда, хотя и болел очень, так как климат там еще суровее. Я совсем потерял здоровье, меня направили к врачам и дали документ, что я инвалид второй группы. Лишь после этого вернулся домой».

Надо ли говорить, что и у остальных, вернувшихся из лагерей, здоровье тоже было непоправимо подорвано? А уходили крепкими, полными сил мужиками. Но и те немногие, кому посчастливилось вновь увидеть родное село, выросших детей, долгие годы, иные до кончины, жили с клеймом «врага народа». Что оно означало, объяснять, думаю, не надо.

У Попова Егора Михайловича пятеро сыновей сражались на фронтах Великой Отечественной войны, там же погибли два брата, сам он по возвращении из лагеря, несмотря на инвалидность (напомню: у него не было левой руки), самоотверженно работал в колхозе, был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», но судимость продолжала висеть на нем до 1956 г., и все заявления о реабилитации оставались без ответа.

А сколько лишений и незаслуженного позора испытали семьи осужденных! Мне думается, их тоже с полным правом можно отнести к жертвам сталинских репрессий.

Жен осужденных называли на селе «сибулонками». Горькое было их житье! День-деньской рвали жилы на колхозной работе, особенно в войну (а поначалу и в колхоз не пускали), вечером и ночью спешили управиться по дому, хозяйству, обиходить малых детей... Донимали нужда, нехватки, каждая косточка ныла от усталости. Но тяжелее всего мучила тревога за мужей, бесконечное ожидание хоть какой-нибудь весточки от них, позорное клеймо «жены врага народа»... Работали не хуже других, но попросит «сибулонка» в кои веки лошадь - сена или дров подвезти, если и выделят, то в самую последнюю очередь.

По-разному относились и односельчане, что греха таить. Были такие, что явно сторонились - из страха попасть на заметку тайному сексоту из НКВД или, еще хуже и обиднее, верили: туда зазря не попадают... Общее горе сближало «сибулонок». Помогали друг другу, чем могли, по большим праздникам собирались иногда за скромным угощением, как издавна повелось у добрых людей. Только разговоры за праздничным столом шли невеселые, а песни звучали грустные и кончались нередко слезами...

В такой вот обстановке незаслуженных обид, горя, бедности рос Вася Шукшин, худенький молчаливый мальчик с пытливым, не по-детски задумчивым взглядом и неизменной книжкой за брючным ремешком. Не от того ли сердце его на всю жизнь стало таким чувствительным к любой несправедливости?

После ареста мужа Мария Сергеевна переписала детей на свою девичью фамилию (Поповых), запретила им ходить к деду и бабе Шукшиным: боялась за них. Но Василий, рассказывают, все равно бегал туда чуть не каждый день. Лишь в 1956 г. начался пересмотр «Сростинского дела». В ходе его следователи краевого управления госбезопасности допросили 41 человека - оставшихся в живых участников «заговора», а также тех, кто их знал и помнил. В числе других был допрошен и бывший председатель колхоза «Пламя коммунизма» Филипп Константинович Жеребцов. Он показал, что обвинения колхозников во вредительстве надуманы, ни об одном факте умышленного вредительства и саботажа ему не известно, не слышал он и никакой антисоветской агитации от осужденных: «Члены артели работали дружно, вложили немало труда, чтобы хоть немного поднять на ноги хозяйство колхоза, которое при порядках, существовавших в коммуне, было доведено до полного развала...

В этом трудовом подвиге немалую роль сыграли и арестованные органами ОГПУ. Если бы в то тяжелое время в колхозе действительно орудовала вредительская шайка, нам никогда бы не удалось справиться с трудностями. Мало того, что из колхоза было вырвано больше полусотни самых работоспособных мужчин, запретили работать в колхозе и их семьям, а ведь объем работы не сократился. В 1932 г. сроки сева, уборки и обмолота не затягивались, напрасно обвинили в этом некоторых арестованных. В то время колхозники работали круглыми сутками, так как почти все работы приходилось делать вручную. В 1933 г. обмолот хлеба затянулся не из-за вредительства, а потому, что был выращен очень хороший урожай, а в колхозе была всего одна молотилка...».

Жеребцов указал и на ряд других ложных обвинений. Алексею Юрманову, например, приписали, что он погубил один гектар редиски и заморозил 11 гектаров картофеля. Но редиску в колхозе вообще не сеяли, а картофель был убран весь, правда, в дождь, но его продали колхозникам, те его просушили и использовали для своих нужд.

Другой пример. Шукшин Михаил Павлович был обвинен в том что, работая кузнецом в колхозе, вредительски затягивал ремонт сельхозтехники, а, будучи шорником, делал хомуты, которые быстро разваливались. На самом деле Михаил Павлович кузнецом никогда не работал, а как шорник отличался исключительной добросовестностью и мастерством, на его работу никто никогда не жаловался. Михаилу Павловичу можно было вписать в протокол что угодно: он даже расписываться не умел.

Подобных примеров в показаниях Филиппа Жеребцова намного больше, но, думаю, нет надобности еще их здесь приводить. Все и так ясно. Бывший счетовод колхоза «Коммунар Алтая» Андрей Егорович Бровкин тоже показал, что «были арестованы самые лучшие работники колхоза. Все они были настоящими тружениками. После их ареста положение в колхозе ухудшилось...».