Александр Лесс - Непрочитанные страницы

Я работал над романом в те дни, когда на Западе шла война с фашистами, когда была уже освобождена половина Украины и смертельно раненный фашистский зверь, огрызаясь, заползал в свою берлогу. И все-таки я понимал, что борьба с фашизмом не кончена, а только вступает в новую и, может быть, несравненно более трудную и острую фазу. К этому чувству примешивались и личные переживания: во время войны у меня пропала без вести сестра, я не имел сведений о матери. Я только знал, что война и движение немецких полчищ к Москве застали мать где-то в районе Дмитрова. Спасаясь от собственного бессилия и тоски,— я и по койке не мог передвигаться, а только ёрзать,— я и писал свой роман.

Потом мы роман перепечатывали. Мы — это я и та женщина, жена умершего товарища, которой я посвятил свою книгу. Она служила в библиотеке и, роясь в бумажной макулатуре, однажды сделала бесценную находку: она нашла кипу печатных патентов с чертежами. Чертежи — огромные складные листы — печатались только на одной стороне, другая же оставалась чистой. Вот на этой-то оборотной стороне мы и перепечатывали рукопись.

Когда рукопись была перепечатана и я уже собирался послать ее в Москву, вдруг кто-то снова донес на меня, и я был опять арестован. В числе «вещественных доказательств» — едва ли не самых главных — фигурировал мой роман. Меня обвинили, в частности, в том, что якобы я зашифровал иностранными именами тех работников органов государственной безопасности, с которыми я сталкивался во время своего первого ареста.

Я снова отсидел срок, затем был выпущен, реабилитирован и приехал в Москву. С каким-то странным чувством вошел я в свою комнату, которую мне сохранили близкие. В ящиках моего письменного стола было пусто. Валялись только какие-то обрывки, какие-то давние записи, о существовании которых я и не подозревал. Так всегда бывает: валяются в столе какие-то бумаги, записки, которые почему-то жаль выкинуть, но для которых никогда не находится места в рукописи...

Так вот, пока я восстанавливался по всем ступенькам своего, так сказать, общественного бытия, я ничего не делал и делать не мог.

Все чаще мысли концентрировались вокруг погибшего романа, потерю которого я ощущал тем больнее, чем больше проходило времени.

Однажды в нашу квартиру позвонили. Я открыл дверь. На пороге стоял маленький кругленький человек с бритой головой.

«Могу ли я видеть Домбровского?» — спросил он.

«Я — Домбровский...»

«Может быть, вы пригласите меня в комнату?..»

«Пожалуйста, пожалуйста...» — спохватился я.

Войдя в комнату, незнакомец огляделся, помолчал, потом спросил:

«А как мне убедиться, что вы действительно Домбровский?..»

Я на секунду задумался, подошел к столу, порылся в бумагах:

«У меня, кроме этого рецепта, ничего нет... Посмотрите: здесь указана моя фамилия...»

Незнакомец скользнул глазами по рецепту.

«Вот в этой авоське,— сказал он,— ваш роман... «Обезьяна приходит за своим черепом»... так, кажется, он называется... Вы писали такой роман?.. Мне было приказано сжечь рукопись, но я сохранил ее...»

Перед глазами поплыла комната, вещи, книги... Я пытался что-то сказать, что-то спросить, но у меня не было сил, чтобы открыть рот.

«Ну вот, а теперь мне надо идти»,— тем же спокойным тоном сказал незнакомец и направился к двери.

Я продолжал стоять точно окаменевший. Вдруг я услышал, как лязгнул дверной замок.

«Послушайте... погодите!» — закричал я и выбежал на площадку.

Незнакомец обернулся. Слабый свет, падавший из маленького оконца лестничной клетки, освещал только фигуру человека, оставляя в тени его лицо.

«Не спрашивайте меня ни о чем,— скороговоркой прошептал он,— и не пытайтесь меня найти... Прощайте!.. Желаю вам всего хорошего...»

И в ту же секунду я ощутил в своей руке влажную шероховатую ладонь незнакомца и его крепкое рукопожатие.

Потом до моего слуха донеслись шаркающие шаги незнакомца, спускавшегося по каменной лестнице.

И все стихло.

Я вошел в свою комнату, все еще не понимая и не осознавая, что случилось. Я только чувствовал, что произошло что-то большое и важное, что-то такое, что сразу изменило мою жизнь.

В авоське, кое-где заштопанной, лежавшей на полу, завернутая в газету, была рукопись моего романа, которую я считал безвозвратно погибшей.

— Вот так я и получил возможность издать свой роман,— закончил свой рассказ Юрий Домбровский.— А здесь, в Малеевке, я почти все время сижу над корректурой... Осталось уже немного... Думаю, что скоро я смогу отвезти корректуру в издательство...

ПЯТЬ ЧАСОВ С ФЕЙХТВАНГЕРОМ

Несколько лет назад «Литературная газета» опубликовала отрывки из мемуаров Марты Фейхтвангер. Вдова немецкого писателя-антифашиста Лиона Фейхтвангера вспоминает, в частности, о том, как однажды в гости к Фейхтвангеру приехал выдающийся советский виолончелист Мстислав Ростропович и играл ему. По словам Марты Фейхтвангер, игра Ростроповича произвела неизгладимое впечатление.

Эти несколько строк Марты Фейхтвангер заставили меня разыскать запись беседы с Ростроповичем, состоявшейся вскоре после его возвращения из триумфальной гастрольной поездки по городам Соединенных Штатов Америки. Перечитав свои записки, я подумал о том, что читателям было бы интересно узнать никогда не публиковавшиеся подробности встречи Ростроповича с Фейхтвангером. Об этой встрече артист впоследствии говорил как о большом событии в его жизни.

В начале 1956 года Мстислав Ростропович гастролировал в США. Остались позади Нью-Йорк, Кливленд, Вашингтон, снова Нью-Йорк, затем—громадный, через всю страну, бросок на запад — в Лос-Анжелос.

Концерт Ростроповича в Лос-Анжелосе состоялся 23 апреля и прошел с громадным успехом,— газеты писали о советском музыканте как об одном из величайших виолончелистов современности.

На следующий день Ростропович встретился со своими американскими друзьями — сотрудниками американо-русского Института дружбы, музыкантами, работниками артистического агентства. Возникла оживленная беседа. Кто-то заговорил о знаменитых жителях Лос-Анжелоса.

— Вам известно,— спросил Ростроповича один из собеседников,— что в Лос-Анжелосе живут многие знаменитости?.. Здесь и Хейфец, и Стравинский, и Фейхтвангер...

Ростропович воскликнул:

— Как бы мне хотелось познакомиться с Фейхтвангером!..

Это желание было вызвано любовью Ростроповича к творчеству Фейхтвангера, давней искренней любовью читателя.

Дня через два сотрудница артистического агентства сказала Ростроповичу:

— Я звонила господину Фейхтвангеру... Он очень сожалеет, что не мог из-за болезни быть на концерте... Он много слышал о вашем успехе... Господин Фейхтвангер интересуется, не собираетесь ли вы дать еще один концерт, на котором он хотел бы присутствовать?..