Зинаида Красневская - Переводчики, которым хочется сказать «спасибо» . Вера Николаевна Маркова

О детских годах будущего переводческого корифея сведений почти не сохранилось. Известно лишь, что отец Веры Николаевны был инженером и работал на железной дороге. Скорее всего, с началом Первой мировой войны, когда территория современной Беларуси вплотную приблизилась к театру военных действий, Марков вывез семью подальше от линии фронта.

После окончания школы Вера Маркова поступила на филологический факультет тогда еще Петроградского университета, который окончила в 1931 году, но уже — внимание! — не филологический факультет, а япон­ское отделение восточного факультета и уже Ленинградского универси­тета. Такой крутой вираж имеет свою подоплеку. Еще будучи студенткой первого курса филологического факультета, Вера Маркова прослышала от старшекурсников, что самые увлекательные лекции по филологии читает молодой профессор, востоковед Конрад. Сходила, послушала и увлеклась. Троекратное действие, почти как у Цезаря, того, который Гай Юлий: veni, vidi, vici. Что, впрочем, совсем неудивительно. Конрад мог с легкостью заразить своим энтузиазмом кого угодно. Словом, встреча с будущим ака­демиком решила судьбу молоденькой студентки. Едва ли на тот момент юная Вера предполагала, что когда-нибудь, по истечении многих и многих лет, ее имя будет стоять в ряду самых прославленных востоковедов страны, причем сразу же после имени Конрада, ее учителя и главного наставника, бесспорного основателя русской школы японоведения.

Надо сказать, что Николай Иосифович тоже довольно быстро разгля­дел неординарные дарования своей новой ученицы. Он даже предрек ей большое переводческое будущее. Однажды Николай Иосифович обронил в разговоре с Верой Николаевной, что ее удел — заниматься переводами изящной литературы древней Японии, такими произведениями, к примеру, как «Записки у изголовья» Сэй-Сёнагон, которые — повторюсь, он сам называл несколько иначе: «Из-под подушки». А еще профессор посовето­вал студентке обратить внимание на японскую поэзию, знаменитые хокку и танки, на тот момент совершенно не известные русскоязычному читателю. Это сегодня любой просвещенный читатель может с легкостью процити­ровать пару-тройку трехстиший (хокку) Мацуо Басе (1644—1694), кстати, в переводе Веры Марковой. Например, вот такие:

Рядом с цветущим вьюнком

Отдыхает в страду молотильщик.

Как он печален, наш мир!

Или:

Далекий зов кукушки

Напрасно прозвучал.

Ведь в наши дни

Перевелись поэты.

А вот пронзительные, хватающие за душу строки другого прославлен­ного поэта Кобаяси Исса (1763—1828).

Печальный мир!

Даже когда расцветают вишни.

Даже тогда.

Но мы несколько опережаем события, ибо в те уже изрядно отошедшие в прошлое времена, в самом начале тридцатых прошлого века, мало кто в нашем тогдашнем отечестве подозревал о существовании такого богатей­шего пласта мировой литературы, как японская поэзия или лирическая проза.

Итак. Казалось бы, цели определены, жизненная перспектива ясна. Словом, за работу, товарищи! К новым свершениям в области поэтического перевода. Ан нет! Вопреки пророчествам своего великого учителя, Вера Николаевна пришла к самостоятельной переводческой деятельности лишь спустя долгих двадцать лет после окончания университета. Все довоенное десятилетие, да и первые послевоенные годы, она прилежно занималась научными изысканиями в области японистики.

Вполне возможно, что на переводческую работу Маркову подвигли и некоторые перемены в личной жизни. Так уж случилось, что после войны Вера Николаевна перебралась на постоянное место жительства из Ленин­града в Москву. Сам переезд не в последнюю очередь был продиктован сугубо семейными обстоятельствами. Дело в том, что муж Марковой, известный художник и искусствовед Леонид Евгеньевич Фейнберг (кстати, он выступил в качестве художника-иллюстратора нескольких книг своей жены), был коренным москвичом, а потому и выбор местожительства был как бы предопределен заранее. Начался новый, уже московский период в жизни Веры Николаевны.

И именно в Москве в 1954 году выходит в свет первая книга переводов сорокасемилетней Марковой: сборник под названием «Японская поэзия». Малозначительное, на первый взгляд, событие, тем не менее, наделавшее много шума. Ведь именно с выходом в свет этой книги в стране начался самый настоящий бум интереса ко всему японскому, включая и японскую поэзию, разумеется. Буквально в течение нескольких лет хокку и танки завоевали сердца почитателей поэзии и самих поэтов, почти сравнявшись по степени известности с пресловутыми ямбом или хореем. Очень скоро имена Басе и Кобаяси Исса, которых особенно много переводила Вера Николаевна, стали не просто знакомы нашей публике, они прочно заняли свое место среди самых любимых поэтов отечественных читателей.

На голой ветке

Ворон сидит одиноко.

Осенний вечер.

Басе

Или вот еще строки из его «Предсмертной песни».

В пути я заболел,

И все бежит, кружит мой сон

По выжженным лугам.

Поразительное по своей глубине трехстишие. Лишь тот, кому довелось пережить тяжелую болезнь, с горячкой, полуобморочными состояниями, балансированием на грани бытия и небытия, сможет по достоинству оце­нить эти скупые строки, рисующие высшую степень физического истоще­ния. Читаешь и буквально чувствуешь, как мороз пробегает по коже.

Или вот еще одно, не менее прославленное хокку под названием «Улитка», принадлежащее уже кисти Кобаяси Исса, разошедшееся в нашей отечественной культуре на самые разнообразные реминисценции.

Тихо, тихо ползи,

Улитка, по склону Фудзи вверх,

До самых высот!

Достаточно вспомнить, что под влиянием образа улитки известные фантасты братья Стругацкие даже назвали одну из своих повестей «Улитка на склоне», а культовая фигура отечественной рок-музыки Борис Гребен­щиков использовал перевод Веры Марковой, включив его в качестве при­пева к своей песне «Пока несут саке».

Впрочем, количество музыкантов, обращавшихся к поэтическим пере­водам Марковой, черпая в них свое вдохновение, не ограничивается только бардами из числа научно-технической интеллигенции, особенно запавшей на японские поэтические миниатюры, или популярными рок-исполнителя­ми. Между прочим, насчет особой популярности японской поэзии именно в среде научно-технической интеллигенции — это никакое не преувели­чение. Еще большой такой вопрос для маленькой компании, как пелось в одной популярной бардовской песне, почему именно технари первыми откликнулись на зов восточной поэзии, открыв в ней некие глубинные, только им понятные смыслы. Но могу засвидетельствовать, как человек, несколько десятилетий проработавший в этой среде в качестве перевод­чика научно-технической литературы, что да, так оно все и было на самом деле! Отлично помню, что когда в 1977 году Торгово-промышленная пала­та БССР объявила о первом наборе студентов-японистов в Институт науч­но-технического перевода, то, к примеру, в нашей группе оказалось всего лишь четыре гуманитария, включая автора этих строк, а все остальные — ученые, физики, химики, радиоэлектронщики и инженеры всех мастей и направлений. Многие из которых (как мой давний друг Михаил Володин, известный в те годы бард) пришли изучать японский только затем, чтобы потом самим начать переводить эти самые хокку и танки.