Зинаида Красневская - Переводчики, которым хочется сказать «спасибо» . Вера Николаевна Маркова

Ну, а возвращаясь уже к серьезной музыке, назову вокальный цикл, написанный Микаэлом Таривердиевым на слова японских поэтов, под общим названием «Акварели». Да и наша соотечественница, известный белорусский композитор Галина Горелова, тоже создала под влиянием Басе и Исса цикл фортепьянных пьес «Японские миниатюры на шелке».

Дальше — больше. У прославленных японских поэтов, ставших труда­ми Веры Николаевны вполне «своими» на ниве отечественной литературы,появились не только многочисленные почитатели, но и огромное коли­чество подражателей. Многие наши современные поэты тоже бросились сочинять хокку и танки. Дескать, а чем мы хуже? Есть таковые и среди белорусских поэтов.

Положа руку на сердце скажу, что пока никто из этих смельчаков не достиг уровня поэтического самовыражения, которого добились в своем творчестве японцы. И дело тут не только в их особой ментальности или иных культурных традициях и кодах. Как мне кажется, наших отечествен­ных «подражателей» губит чрезмерное глубокомыслие и отсутствие той высшей, божественной простоты, которая является отличительной чертой и своеобразной визитной карточкой истинной японской поэзии. Впрочем, как и любой другой настоящей поэзии. И вот вам еще один пример из Басе.

Слово скажу,

Леденеют губы.

Осенний вихрь!

Какая изящная и законченная в своей лаконичной полноте карти­на, абрисно воссозданная поэтом. Легкое движение руки, взмах другой кистью — и все. Готово! И при этом никакой назидательности, никакой заумности, плюс полное отсутствие привычных всем нам традиционных поэтических средств, будь то метафоры, эпитеты и прочее. А общий смысл предельно ясен и понятен. Ведь он почти сродни нашей известной посло­вице: молчание — золото.

Вот и получается, что мало постичь форму и овладеть всеми види­мыми секретами мастерства. Надо еще обладать и особым поэтическим слухом, чтобы уметь различать малейшие переливы чувств и настроений, которыми полнятся хокку и танки, написанные японскими авторами. Ну, а для того, чтобы сделать полноценный перевод этих шедевров на русский (или на какой другой) язык, надо иметь то, что сама Маркова именовала уже «переводческим слухом». Стоит ли говорить, что ее собственный пере­водческий слух был безупречен.

Много раз по самым разным поводам Вера Николаевна повторяла, что наиболее трудным в переводческой работе является не столько сам процесс перевода, сколько отбор материала для будущих переводов. Она совершенно справедливо полагала, что переводческая удача приходит лишь тогда и к тем, кто умеет точно определиться со своим выбором. А в результате отобранные стихи свободно и органично входят в состав того языка, на который они переводятся. Что ж, хокку Басе, которые Маркова отобрала для шестнадцатого тома «Всемирной литературы» под названием «Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Япо­нии», оказались по-настоящему русскими. Эти переводы уже давно стали не только полноценным фактором русского языка, но и русской поэзии тоже. Кстати, с легкой руки профессора япониста Александра Николаевича Мещерякова коллеги Марковой любовно и ласково называют ее переводы «марковками». Согласитесь, такая милая дань уважения со стороны коллег, она ведь тоже дорогого стоит.

В своем предисловии к книге собственных переводов под названием «Японские трехстишия» (а надо сказать, что Вера Николаевна всегда в обязательном порядке сама писала предисловия к своим книгам, как это делал и Н. И. Конрад, — еще одна хорошая привычка, унаследованная от учителя) Маркова очень точно определила дилемму, которую берутся решать переводчики японской поэзии.

«Переводчики стремятся сохранить лаконизм хокку и в то же время сделать их понятными. Надо, однако, помнить, что японские трехсти­шия обязательно требуют от читателя работы воображения, участия в творческом труде поэта. В этом главная особенность хокку. Все растол­ковать до конца — значит не только погрешить против японской поэзии, но и лишить читателя большой радости вырастить цветы из горсти семян, щедро рассыпанных японскими поэтами».

И вот, к слову, весьма поучительный пример по поводу лишения чита­теля радостей делать собственные открытия в процессе постижения пере­водного текста, правда, несколько из другой оперы, но все равно в точку.

Недавно у меня зашел разговор с одной хорошей знакомой, ярой почитательницей переводческих талантов Самуила Яковлевича Маршака. Которые, несомненно, есть, кто бы спорил. Но и всевозможных ляпов в его творческом наследии тоже предостаточно. А иногда и откровенной занос­чивости по отношению к переводимому автору, по принципу: «Я — Мар­шак, а ты — никто». Так вот! В качестве примера блистательных сверше­ний Маршака на ниве поэтического перевода знакомая процитировала мне остроумный стишок Генри Олдрича, известного английского теолога и философа XVII века, о вреде пьянства.

— Представляешь, — заявила мне она с придыханием в голосе, закон­чив декламацию. — Олдрич назвал всего лишь пять причин для пьянства, а у Маршака их целых девятнадцать!

Я не стала спорить, говорить, что подобные переводческие вольности есть чистейшей воды отсебятина, и прочее. Но, оставшись одна, пошарила в интернете и нашла оригинал стихотворения. Прочитала и задумалась. То, что сам Олдрич, перечисляя поводы для пьянства, обозначил одной очень емкой строкой ‘Or — any other reason why'(то есть: для пьянства сгодится любой повод, было бы желание), у Маршака превратилось в скучное пере­числение аж целых девятнадцати поводов для того, чтобы приложиться к бутылке. Судя по всему, наш прославленный мэтр начисто забыл о том, что поводов для питейных излишеств может быть сколько угодно. Вполне воз­можно, тысяча, а то и все две. И каждый читатель волен сам додумывать этот список, опираясь на собственную силу воображения или свой опыт. Но нет! Все разложил по полочкам, все растолковал до конца, цитируя ту же Маркову, и тем самым лишил читателя действительно по-настоящему большой радости самостоятельного постижения истинного смысла, сокры­того в поэтических строках. Кто прав? Ответ очевиден. Как меланхолично обронил когда-то Кобаяси Исса, хокку которого бережно-бережно перевела на русский язык Вера Николаевна.

Снова весна.

Приходит новая глупость

Старой на смену.

Говоря же о поэтических переводах Марковой, стоит отметить, что Вера Николаевна переводила не только японцев. Так, в числе первых совет­ских переводчиков она обратила свое внимание на поэзию Эмили Дикенсон (1830—1886). Это сегодня американская поэтесса знаменита и прославле­на на весь мир, занимая первые строчки во всевозможных поэтических хит-парадах и у себя на родине, где ее популярность просто зашкаливает, да и в других странах тоже. А при жизни из всего ее обширного литератур­ного наследия (где-то около двух тысяч стихов) было опубликовано всего лишь восемь коротких стихотворений. Такая невеселая статистика, увы! И вот стараниями Веры Николаевны Эмили Дикенсон заговорила по-рус­ски. И не просто заговорила, а снова (как это произошло и с японцами) стала «своей» в русской поэзии. Вначале отдельные стихотворения в пере­воде Марковой регулярно появлялись на страницах журнала «Иностранная литература», а в 1981 году вышел в свет уже целый сборник поэтических переводов из творческого наследия Эмили Дикенсон. Кстати, первая книга стихов замечательной американской поэтессы на русском языке.