Зинаида Красневская - Переводчики, которым хочется сказать «спасибо» . Вера Николаевна Маркова

Жизнь — только Жизнь. Смерть — только Смерть.

Свет — только Свет. Смерч — только Смерч.

Пусть карты их рассудят.

Ты побежден? Но мысль сладка:

Решилось все — наверняка —

И худшего не будет!

Хорошо! Правда ведь? Впрочем, чему удивляться? Вера Николаевна Маркова и сама была весьма незаурядным поэтом, просто никогда не мель­тешила на публике с собственными опусами. Между тем многие исследо­ватели творчества Марковой вполне обоснованно относят ее поэтическое наследие к вершинам русскоязычной поэзии ХХ века. Хотя и сегодня ее стихи вряд ли известны широкому кругу почитателей поэзии. Ведь един­ственный прижизненный сборник стихотворений Марковой под названием «Луна восходит дважды» был издан микроскопическим тиражом на соб­ственные средства автора в далеком 1993 году. Остается лишь повторить вслед за Мариной Цветаевой: «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед». А пока же привожу полностью одно стихотворение Марковой из этого сборника, датированное 1982 годом. Итак,

Молитва

Уже земле я неподсудна,

Дозволь из всех Твоих путей

Один мне выбрать, самый трудный:

Пошли меня хранить детей!

Когда дрожит небесный круг

От нестихающего крика,

Но мать не пробудил испуг,

Пошли меня, пошли, Владыко,

Принять дитя из мертвых рук.

Прекрасен труд мастерового,

Люблю игру его затей.

Отдай другим резец и слово.

Меня пошли хранить детей.

Кстати, как справедливо заметил кто-то из исследователей творчества В. Н. Марковой, тема нереализованного материнства (у Веры Николаевны никогда не было своих детей, и всю нерастраченную материнскую любовь она щедрой рукой изливала на детей мужа, а потом и на его внуков), так вот, эта тема красной нитью проходит через все (ну, или почти все) стихи Марковой. Отчего они порой приобретают такое возвышенно-трагическое звучание, пробуждая в душе читателя грустные сожаления о том, что жизнь их автора сложилась именно так, как сложилась.

Да, переводческое наследие Марковой обширно и разносторонне. Ведь она переводила на русский язык не только лирические повести древней Японии, хокку и танки таких прославленных поэтов, как Басе, Исса или Такубоку Исикава, но и современную японскую поэзию. Помимо прочего,на ее счету переводы многочисленных новелл современных японских авто­ров, включая новеллы Акутагавы и Сайкаку. Отдавая дань своему увлече­нию театром, Вера Николаевна перевела несколько драм Тикамацу и пьесы театра «Но». На ее счету также несколько сборников японских народных сказок для детей.

И каждая новая книга в обязательном порядке сопровождалась обсто­ятельным, развернутым авторским предисловием, в котором Маркова не только знакомила публику с интересными и значимыми событиями из истории Японии, но и ненавязчиво подготавливала своего читателя к пра­вильному восприятию японской литературы, могущей на первых порах показаться неискушенному человеку слишком сложной или чересчур заумной. Многие из этих предисловий вполне тянут на фундаментальные научные статьи по проблемам японистики (которых, к слову, на счету Мар­ковой тоже немало), настолько они аргументированны и содержательны, настолько точно выверены в них все научные концепции и приведенные факты. Нет, что ни говори, а вклад Веры Николаевны в развитие русско- японских культурных и литературных связей поистине уникален. А потому стоит ли удивляться, что он был по достоинству оценен и правительством Японии, которое в 1993 году наградило переводчика В. Н. Маркову орде­ном Священного сокровища, присуждаемым редким иностранцам за их особый вклад в популяризацию японской культуры.

И все же, говоря о переводческой составляющей творчества Марковой, нужно признать, что в длинном ряду ее свершений и побед есть один совер­шенно особый перевод, который, по сути, и обессмертил ее имя, навсегда вписав его во все анналы нашей отечественной культуры. Разумеется, речь идет о «Записках у изголовья» Сэй-Сёнагон, той самой книге, на которую в свое время еще совсем юной студентке посоветовал обратить внимание сам Николай Иосифович Конрад.

Не растекаясь особо мыслью по древу, как говаривали в старину (вот, кстати, еще одна курьезнейшая переводческая ошибка, случившаяся при переводе «Слова о полку Игореве» на современный русский язык, но об этом как-нибудь в другой раз), скажу лишь, что Вере Николаевне действи­тельно удалось сотворить самый настоящий шедевр. В чем загадка столь виртуозно вдохновенного перевыражения литературного памятника Япо­нии Х или начала XI века, судить не берусь. Но лично мне кажется, что каким-то уникальным образом сработал пресловутый гендерный принцип. Женщина переводила женщину. И не просто женщина, и не просто жен­щину.

Ведь как заметила сама Сэй-Сёнагон в своих «Записках», «Но муж­чины, они не способны почувствовать сострадание или понять сердце женщины». А тут такая удача. Через какое-то там тысячелетие (Сущий пустяк, не так ли? Особенно, если вспомнить, что у Бога и тысяча лет как один день.), так вот, через тысячу лет в культурном пространстве нашей планеты судьба свела воедино двух женщин, обладающих почти одинаковой ментальностью. Эти две, автор «Записок» и их переводчик, одинаковы, как мне представляется, даже на уровне подсознания. Они одинаково мыслят, они одинаково смотрят на окружающий мир, который, в сущности, остался все тем же. И люди все те же, независимо от того, ходят они в кимоно или щеголяют в рваных джинсах, и проблемы, с кото­рыми они сталкиваются, не так уж кардинально поменялись за последние десять веков.

Вот такое счастливое во всех смыслах совпадение и обеспечило столь достойный результат на выходе. Как я уже писала в очерке о Сэй-Сёнагон, каждая строка буквально поет под пером переводчика, заставляя читателязабывать о том, что он держит в руках переводную книгу. Вы только вслу­шайтесь в эту музыку слова!

Холодом-холодом вея,

Стелется тонкий ледок.

Или вот еще отрывок, живописное описание зимнего пейзажа на изле­те ночи.

«Даже самые жалкие хижины казались прекрасными под снежной пеленой. Они так сверкали в лучах предрассветного месяца, словно были крыты серебром вместо тростника. Повсюду виднелось такое множе­ство сосулек, коротких и длинных, словно кто-то нарочно развесил их по краям крыш. Хрустальный водопад сосулек! Никаких слов не хватает, чтобы описать великолепие этой картины».

Но вот, как оказалось, нужные слова нашлись не только в японском языке, но и в русском тоже.

Кажется, после всех излитых восторгов пора бы уже поставить точку, в полном соответствии с рекомендациями самой Сэй-Сёнагон, утверждав­шей, что «немногословие прекрасно». Но тут как нельзя кстати в памяти всплыл весьма дельный совет от Маши из мультика про Машу и Медведя. Помните? «Больше чувства! Больше страсти и огня!» Действительно, так и просятся еще несколько легких штрихов, раскрывающих уже личност­ные качества моей незаурядной героини, а заодно и утепляющих ее образ. А потому еще одна цитата, на сей раз из очень симпатичных воспоминаний московского литератора Александра Трофимова, посвященных Марковой. Трофимов близко знал Веру Николаевну и даже дружил с ней в последние годы ее жизни. По моему разумению, он рассуждает именно о чувствах в самом высоком понимании этого слова.