Владимир Васильев - Батальоны вступают в бой

Лаушкин очнулся, когда до окопа осталось совсем немного. Последние метры он преодолел самостоятельно. Мартынов, пулеметчица Рая, повар Володя и братья Кругловы своим огнем прикрыли нас.

Проползая мимо трех расстрелянных, мы с презрением отвернулись от них. Ведь они, предатели, заставили подняться во весь рост Сошальского, по их вине погиб замечательный командир, раскрыт и разгромлен наблюдательный пункт.

Основой моего нового НП стал полуразрушенный окоп, который занимали стрелки батальона Замукашвили. Часам к одиннадцати утра Устюжанин установил телефон, и я через полковых артиллеристов связался с Алехиным.

Кстати, за два дня боя Алеша Устюжанин со своим напарником Муратовым исправили шестьдесят восемь повреждений на линии. Несмотря на град пуль и осколков, связисты тянули нить, обдирая на камнях руки и колени в кровь. И не успеешь оглянуться, как рядом уже слышится бодрый голос Алеши: «Москва», «Москва»… Говорит «Галич».

Алеша хранил вырезку из дивизионной газеты со стихами Павла Омскою на смерть комсомольца Сергея Живаева. Алеша частенько читал их вслух:

В полдень гитлеровцы обедали. Наступила передышка. Володя в который уж раз открывал крышку котелка и протягивал ложку, но мне не до еды. Поднимаюсь на высоту, к красному флагу. Со мной братья Кругловы. Наконец они встретились с Николаем Ивановым. Он так стиснул Кругловых, что у них кости затрещали. Смех, вопросы, рассказы.

— А где Калинкин?

— Я видел Петра!

— А я получил письмо от Бердниковича!

Березников и Лебедь в это время опять связывали древко. На алом изорванном полотнище не было живого места. И все же флаг, дразня фашистов, снова взвился над курганом.

Мне не пришлось докурить с друзьями. Снизу раздался голос Устюжанина:

— Товарищ майор, вас к телефону!

Быстро бегу на НП. На проводе генерал Цветаев.

— Держитесь, гвардейцы, к вам идет помощь! Оборона немцев прорвана южнее и севернее вас. К вечеру я буду на Саур-Могиле. Героям вручу ордена.

Приятно было слышать эти слова. Но сколько нужно орденов? При штурме и защите Саур-Могилы был проявлен массовый героизм. Как бы не обидеть хороших ребят.

Очередная атака немцев прикрывала их отход. Полегло фашистов тут порядком. Всю ночь трофейщики подбирали трупы.

Мы тоже начали подбирать погибших и рыть братскую могилу на обожженной площадке кургана. Предвечернюю тишину вновь нарушили залпы. Мы отдавали воинскую почесть гвардии полковнику Сошальскому, гвардии майору Филатову, гвардии капитану Иванову, гвардии младшему лейтенанту Шевченко…

Список огромный. Утрата настолько велика, что ни приезд командарма Цветаева, ни речь члена Военного совета Булатова, ни заслуженные награды — ничто не могло отвлечь от тяжелой думы.

С вершины Саур-Могилы я смотрю на запад. Далеко на горизонте виднеются два облака, похожие на огромные скирды хлеба. Закат поджег их, и они вспыхнули яркими кострами.

Завтра нам идти туда, там Донбасс.

Разведчики, побывавшие во вражеском тылу, принесли оттуда письмо-листовку, написанную старыми донецкими шахтерами. Они обращались к войскам нашею фронта: «Гоните фашистов безостановочно, бейте их, проклятых, скорее освобождайте нашу исстрадавшуюся горняцкую землю. Очищайте от вражьей нечисти шахты и заводы, чтобы снова цвел, работал и славился Донбасс…»

Эти слова, идущие от рабочего сердца, нельзя было читать без волнения. Комсорг полка Петр Мартынов, держа в руке наказ шахтеров, спросил гвардейцев:

— Кому из вас Донбасс — родина?

— Мне! — отозвался младший сержант Данилов. — Я из столицы Донбасса.

Петр Иванович вручил Данилову листок и попросил его зачитать на митинге. Данилов не только зачитал, он рассказал о своей шахтерской семье, вспомнил, как вместе с отцом первый раз в жизни спустился под землю и как потом в школе написал на эту тему сочинение.

Сын шахтера говорил, казалось бы, о самых обычных вещах, но я заметил, что собрание его слушало с большим интересом. И это потому, что речь шла о счастливой юности, о всем хорошем, что теперь запачкано и отравлено коричневой чумой и за что им, гвардейцам, надо сейчас идти в бой.

Удивительный талант у Петра Ивановича. Все митинги, собрания он проводил интересно, каждый раз по- новому. И что любопытно, он никогда заранее не готовил ни текста докладов, ни шпаргалок для выступлений активистов. Мартынов умел словом увлекать своих слушателей, воздействовать на их умы и сердца. Здорово у него это получалось. И внешностью он вышел: стройный, красивый. Артист, да и только! У одного нового комсомольца даже возник вопрос, такой ли их вожак и в бою, как на митингах да собраниях. И он спросил комсорга:

— Товарищ лейтенант, вот мы в атаку ходили, а вы где были в это время?

— Спал, милый мой! — ответил Мартынов.

Раздался дружный хохот. Бойцы знали Мартынова как одного из смелых воинов полка, и его неожиданный ответ развеселил всех.

Если бы Мартынов обиделся на спросившего и стал рассказывать о своих подвигах, то это был бы не Мартынов.

Петр Иванович родился в городе Надвоица, Медвежьегорского района, Карельской АССР. Суровая природа с детства приучила его не бояться трудностей. С первых же дней войны он рвался на фронт, но по возрасту Петра не брали в армию. Тогда он прибавил себе год. По росту он походил на призывника. Мартынов организовал группу семнадцатилетних пареньков-лыжников и через ЦК комсомола добился отправки их на фронт вместе с лыжным батальоном. В наш полк он прибыл зимой 1942 года.

Простой, общительный, Мартынов быстро сблизился с людьми. Человек отваги и риска, он рвался туда, где было труднее и опаснее. Комсомольцы шли за ним, как говорится, в огонь и в воду. На его груди уже были ордена и медали.

Но особенно его талант раскрылся, когда он стал комсоргом полка. В Мартынове удачно сочетались трезвый ум и незаурядная смелость, озорство и скромность, острый юмор и душевность.

Помню — это было на берегу Миуса, — боевые друзья Сигал, Овтин и Масюк сплели лапти и подарили их юной санитарке, за которой все трое ухаживали. Мартынов знал о затее товарищей и не отговорил их. Видимо, считал, что, где молодость — там и шутки. Но «любовь» обиделась, заплакала и пожаловалась мне на бестактность «мушкетеров», как звали в полку Сигала, Овтина и Масюка. Я сказал об этом комсоргу. Мартынов улыбнулся:

— Ничего, уладим.

И уладил.

Однако вернусь к митингу на кургане Саурском. Речь Мартынова мне запомнилась. Он призывал гвардейцев мстить врагу за насилие над советскими людьми, за разрушенные города, шахты, разбитые станции и железнодорожные пути, разграбленные села и поселки.