Илья Гордиенко - Из боевого прошлого (1917 - 1957)

Я с двумя товарищами попал к железнодорожникам. Пожалуй, наиболее передовой частью из них были рабочие депо. Они хорошо понимали происходящее вокруг и от всего сердца приветствовали Октябрьскую революцию.

Другое дело — движенцы. Среди них было немало таких, которые высказывали недовольство тем, что Советская власть принимает такие строгие меры борьбы с мешочничеством.

— Был бы тут грабеж, другое дело, а тут честная торговля: в одном месте купил — в другом месте продал, заработал детишкам на молочишко. Почему это нельзя?

— Потому,— говорим мы,— что этим загружается транспорт, вздуваются цены, нарушается работа заготовительных органов, а главное — от всего этого выигрывает кулак, наш классовый враг.

Мы читаем рабочим обращение В. И. Ленина «К питерским рабочим». Рабочие депо явно на нашей стороне.

Они вступают в горячие споры с движенцами, заинтересованными в свободном провозе продуктов по железной дороге.

В гостиницу мы вернулись поздно. Все были довольны проведенным днем.

Товарищи, побывавшие на других предприятиях, были менее довольны результатами своих бесед с рабочими Казани. «Будете вывозить от нас хлеб для Питера и Москвы — у нас начнется голод. Другое дело Украина, Дон, Сибирь — оттуда вези хлеба сколько хочешь».

— Но там же немцы, белогвардейцы, чехи, казаки,— говорят питерцы.

— Ну так что же, прогоните их, и хлеб будет.

В общем настроение у рабочих было неважное. Нужна была серьезная работа, чтобы смыть с них эту потребительскую, обывательскую шелуху.

На следующий день с утра десять человек молодежи из нашего отряда ушли на Волгу, часть товарищей пошла на базар за продуктами, остальные, прячась от зноя, обсуждали удачи и неудачи нашей первой вылазки к рабочим города Казани. Неожиданно грянул орудийный залп. Мы умолкли, прислушались. А звуки выстрелов, точно боятся, что их вот-вот кто-то остановит, катятся один за другим, временами соединяются по два-три выстрела вместе. Взлетели галки, голуби и в тревоге кружатся над базарной площадью, над лавками и домами.

Мы тревожно переглядываемся.

— Не чехи ли?

Стрельба продолжается. Над городом рвутся снаряды.

— Идем в штаб. Надо узнать, что случилось.

У штаба взад и вперед снуют красноармейцы, вооруженные рабочие. Подкатывают мотоциклы, легковые машины. Подхожу к хмурому на вид часовому и спрашиваю:

— Что случилось? Чьи стреляют?

Около часового собираются группы людей.

И оттого ли, что он сам не знает или знает, но ему велено молчать, он поднимает винтовку и орет:

— Разойдись!

Но нашим товарищам все же удается проникнуть в штаб, где им сказали, что идут учебные стрельбища.

Идем домой. Ушедшие на Волгу еще не вернулись. Мы все в тревоге за нашу молодежь. Грянули пушки из крепости, задрожали стены, жалобно задребезжали стекла окон, и, как в лихорадке, забилась крышка стоявшего на столе фарфорового чайника.

— Чехи на Волге! — крикнул пулей влетевший в комнату Прохоров.

Все бросились к винтовкам.

— Постойте, товарищи,— говорим мы.— Надо в губпродком сходить. Самостоятельно мы действовать не можем.

Пошли. На полпути встречаем Чугурина, он возбужденно рассказывает,

— Чехи с белогвардейцами прошли на баржах под красными знаменами, обманув нашу береговую стражу, и открыли огонь по городу.

— Почему же наша артиллерия молчала?

— Артиллеристы забастовали.

— Как забастовали? — вырвался крик возмущения у всех нас.

— А так. Гарнизон крепости — это осколок старой, царской армии. Ну и забастовали. «Давайте жалованье за месяц вперед и новое обмундирование — без этого воевать не будем!»

— Предатели! — крикнул кто-то.

— Нет, они не предатели,— сказал Чугурин.— Это результат политической темноты и нашей плохой работы.

— А почему штаб скрывал от населения города и от нас настоящее положение дела и говорил о какой-то учебной стрельбе?

— Должно быть, чтобы избежать паники в городе, надеялся быстро наладить дело обороны и дать отпор налетчикам, но дело, как видите, затянулось.

Мы молча вошли в губпродком.

— А, легки на помине,— кричит заместитель особоуполномоченного.— С нами едете или как? Мы на подводах. Нам тут больше делать нечего. Пусть военные расправляются.

Нас это озадачило. Вдруг входит товарищ Хомяков, наш старый питерец, давно перекочевавший в Казань на продработу. Мы окружили его.

— Что же это значит?

— Бегут,— ответил он.

— А склады, продукты, товары?

— Остаются.

— Так. А ты тоже бежишь?

— Нет,— ответил он.— Остаюсь.

— Мы тоже остаемся,— заявил я.

— Вот и отлично. А москвичи? Как они?

Решаем привлечь москвичей — организовать боевой отряд.

Вечером, вооруженные винтовками, с порядочным запасом патронов, идем в губпродком. Жуткая тишина еще жилого, но уже покинутого дома окружает нас.

В доме ни души.

Ждем 20—30—40 минут, никто не приходит, и мы отправляемся в губисполком.

Оттуда нас, как коммунистов, направили в губком партии. Беспартийных товарищей из нашего продотряда мы берем с собой.

В губкоме партии нас записали и велели в саду ждать вызова. По деревянным ступенькам крутой лестницы спускаемся в небольшой сад.

Садимся под тенистым деревом и уплетаем хлеб и до горькоты соленую сухую колбасу. На террасе то и дело появляется вестовой. Он выкрикивает отдельные имена, фамилии, названия предприятий.

Нас долго не вызывают.

— Забыли, что ли?

Решили справиться. Говорят, что о нас сообщено в штаб и что нам надо ждать. А ждать нет сил.

Пошли в штаб сами.

Там нашему приходу очень обрадовались.

— Вот хорошо, что пришли. Только что звонили из губчека, просили подмогу. Отправляйтесь туда.

— Мы хотим на фронт.

— На фронте и без вас справимся, а председателю губчека товарищу Лацису надо помочь, он же ваш земляк — питерец, да еще и из вашего Выборгского района.

Мы получили пароль и отзыв и отправились в губчека. По пути заглянули в гостиницу. С Волги так никто и не пришел.

Командование нашим небольшим боевым отрядом было поручено мне. Когда мы вышли на улицу, было уже темно. Где-то недалеко застрекотал пулемет. Прошли деревянный мост, переброшенный через безводную канаву Буелак. Узенькими кривыми переулками поднимаемся в гору.

— Стой! Кто идет? — раздается в темноте окрик. От телеграфного столба отделяется тень, другая, третья.

— Свои,— машинально отвечаю я.

— Пароль,— тихо спрашивает патруль. Подхожу, шепотом сообщаю пароль, получаю отзыв. Идем дальше, подбодренные первым шагом военно-боевой жизни.

У ярко освещенного белого особняка, окруженного с трех сторон густыми вековыми деревьями, останавливаемся.

В тени стоят грузовики, вооруженные пулеметами. Находящиеся тут же красноармейцы быстро окружают нас. Через некоторое время мы входим в большую квадратную комнату. На голом полу, прижавшись друг к другу, спят красноармейцы. Тут же пристраиваются товарищи из нашего отряда.