Илья Гордиенко - Из боевого прошлого (1917 - 1957)

Перепуганный поп, как аист, вытянул шею и переступает с ноги на ногу.

Через несколько шагов крутой поворот, и мы теряем из виду попа и крестьянина.

Идем мимо старой, но еще крепкой большой избы, на ней красуется позеленевшая от времени вывеска с полинявшей надписью сельского правления и с царским гербом, а над ним развевается красный флаг.

Под зеленым шатром мощного дуба сбились в кучу мужики, о чем-то громко спорят. Я замедляю шаг и с напряженным вниманием вслушиваюсь.

— Что им в зубы-то глядеть, хлеб на корню гниет, зерно осыпается, а у них жатки без дела стоят, нешто это порядок.

— Ходим, просим — не дают.

— И нечего просить, брать надо. Мы три года на войне гнили в окопах, а они тут жирели. Хватит. Жатки и лошадей надо забрать и установить порядок, когда у кого хлеб убирать. Всеми семьями убирать будем, и дело быстро пойдет.

— Вот бы с ними поговорить,— думаю я и, взглянув на своих товарищей, направляюсь к крестьянам.

— Куда,— одергивают меня товарищи,— забыл уговор о молчанке. Нехотя подчиняюсь, и мы выходим из села.

По пыльной глинистой дороге спускаемся в неглубокую балку, делаем привал на высокой сочной траве.

— Слыхали разговор? Это фронтовики помогают разгореться костру революции.

— Молодцы ребята. Вот бы им наша подмога пригодилась.

— Смотрите,— вдруг говорит Попов.

Глядим, в балку скатываются одна за другой телеги.-

— Эх, жаль не по пути,— бормочет Кривоносов.

Но крестьяне, заметив нас, торопливо стегают и без того бойкой рысцою бегущих лошадей.

Проехали, и снова тихо.

— Еще едут,— шепчет Кривоносов.

Я поднимаюсь, прислушиваюсь к скрипу телеги, стуку лошадиных копыт, гомону торопливой татарской речи и иду к дороге.

Телега с грохотом и скрипом вваливается в балку.

— Добрый день,— говорю я кривому татарину лет сорока, сидящему в телеге. Тот, не отвечая на приветствие, придержал сытого коня и спрыгнул с телеги. Бросив вожжи мальчонке, сидевшему на телеге, он хлестнул вороного кнутом, любовно посмотрел ему вслед сощуренным глазом, молча подал мне широкую ладонь крепкой руки и как давно знакомому сказал:

— Сам растил, молоком поил, хорошая лошадь, много работает. А вы из Казани? Горит? Шибко горит?

— Горит,— отвечаю.

Татарин покачал низко остриженной головой, покрытой неглубокой тюбетейкой, вздохнул, пошел к товарищам. Смуглое лицо его спокойно, а зрячий глаз, чуть-чуть прищуренный, как мышь, вышедшая на охоту, шныряет по сторонам,— увидел кисет с табаком, протянул руку.

— Можно?

— Можно, бери,— ответил Прохоров.

Татарин извлек из кармана шаровар обгорелую трубку, обтер ее грязным рукавом рубахи, туго набил табаком, прикурил, затянулся и, как бы думая вслух, заговорил:

— Возил красноармейцев. 18 верст возил. Хорошие ребята, много нам рассказали. Зачем теперь война, зачем революция. Мы так понимаем: у нас две лошади, одна корова, пять овец, мало-мало земли, сами работаем, значит мы — середняк, у кого меньше — тот бедняк, а у кого много земли, лошадей и скотины, нанимает работников — кулак.

— Верно,— отвечаю я.

— А вот у нас староста не так понимает. Почему?

— А как же он понимает? — спрашиваю.

— Все одинаково, по очереди давай лошадь, давай корову, барашка давай, давай то, давай другое, и все поровну, и все по очереди. Почему так?

— А у него много лошадей, скота? Работников нанимает?

— Всего у него много, и работников нанимает.

— Стало быть, он кулак,— говорю я.

Татарин быстро заморгал зрячим глазом и посмотрел на нас. Широкой шершавой ладонью он с корнем вырвал пук травы, помял его и с силой швырнул в сторону.

— Красноармейцы нам говорили: мы у помещиков землю, скот, инвентарь забрали, кулак много себе захватил, теперь надо забрать у кулака, дать беднякам и середнякам.

— Вот, вот, но кулак добром не отдаст, а норовит захваченное у помещиков за собой закрепить. Мы — рабочие, Красная Армия не даем кулаку этого сделать. Жмем на него, а он против нас у вас, середняков и бедняков, опору ищет, вот и говорит: «Мы все равные, все крестьянское сословие». Понял? Все поровну.

— Так, так,— шепчет татарин, кивая головой, затем бросает на нас острый взгляд единственного глаза, спрашивает:

— Он кулак, это верно. А зачем вы лошадей, хлеб берете, жен, девок обижаете, над богом смеетесь?

— Кто же это делает?

— Да вы, коммунисты.

— Нет, коммунисты безобразий не творят; хлеб, мясо, лошадей задаром не берут.

Татарин торопливо перебил меня.

— Делают. Тут близко в село приезжали коммунисты, всю ночь гуляли, жен, девок трогали. Я сам все это видел.

— А откуда ты узнал, что это были коммунисты? Может, тебе об этом поп да кулаки сказали. Им это выгодно. Они хотят натравить середняков да бедняков на коммунистов.

Татарин пытливо посмотрел нам в лицо и спросил:

— Не коммунисты это делали?

— Нет, не коммунисты.

— А почему во всех деревнях говорят, что это были коммунисты?

— А потому, что во всех деревнях есть враги Советской власти. Вот они и врут на коммунистов.

— Так, так,— прошептал татарин и, опустив голову, задумался.

— Ну, что же, отдохнули, побеседовали, пойдем,— говорит Прохоров. Мы поднялись.

Вдруг татарин вскакивает, хватает меня за руку.

— Пойдем со мной, пожалуйста, пойдем, все пойдем.

— Куда,— спрашиваем,— пойдем?

— Ко мне пойдем. Вот здесь, с краю. Никто не увидит, никто не знает. Понимаешь, пойдем, все пойдем.

— Что же мы там будем делать?

— Рассказывать будете, вот как мне рассказывали. Я соберу нужных людей, им будете рассказывать.

Мы переглянулись. Решили пойти. Халупа татарина оказалась совсем близко. Мы подошли к ней никем не замеченные. Хозяин пропустил нас вперед.

— Садитесь вот здесь,— суетясь вокруг нас, говорил он. Потом позвал мальчугана, по-татарски что-то ему сказал, тот живо тряхнул головой и исчез. Вошла жена татарина. Она поставила перед нами большой кувшин молока, хлеб.

Через несколько минут в избу стали заходить крестьяне — русские и татары. Когда собралось человек тридцать, хозяин подошел ко мне.

— Говори, пожалуйста.

В избе водворилась тишина, все с затаенным любопытством смотрят на нас, ждут, что мы им скажем.

Я прочел письмо товарища Ленина к питерским рабочим. Один потянулся ко мне, взял письмо в руки, стал внимательно просматривать его. Затем, поглядев на собравшихся, сказал:

— Нам нужно как можно быстрее создать комитет бедноты.

— Разве у вас до сих пор нет комитета бедноты? - спрашивает Попов.

— Был да развалился. Председателя ночью из-за угла убили, а остальные сами собой разошлись.

— Вот еще, товарищи, скажите нам, кого считать кулаком. У нас тут споры большие.

Мы объясняем, как нужно подходить к определению кулака.