Хелен Раппапорт - Рок семьи Романовых. «Мы не хотим и не можем бежать…»

«Больше не к кому обратиться»? А как же насчет ее двоюродного брата, короля Георга? Не говорит ли красноречивее всяких слов этот полный отчаяния крик души о полном бессилии короля – как политическом, так и практическом, – неспособного оказать хоть какую-нибудь помощь его находящимся в заточении русским родственникам в это ужасное время?

Далее Виктория объясняла испытываемую ею тревогу из-за отсутствия новостей о ее сестрах и других родственниках, находящихся в России. То немногое, что ей было известно, она узнала из газет, и это навело ее на «очень тревожные мысли». Пока что она точно знала только одно – что Николая, Александру и Марию отправили в Екатеринбург, в то время как остальные дети, похоже, оказались покинутыми в Тобольске. «Пока семья находилась в одном месте и все ее члены делили общую судьбу, я чувствовала, что это было именно то, чего они и хотели», – продолжала она, демонстрируя такое понимание сути ситуации, которое было свойственно лишь немногим из родни Романовых. И сейчас она «с ужасом думала о том горе, которым эта разлука наверняка явилась для них всех». И особенно для Александры. Похоже, дети ее сестры, писала она, остались «вообще без попечения родственников» 2. Виктория явно хорошо обдумала все последствия той просьбы, с которой она сейчас обращалась к Бальфуру; «Мальчик, – признавала она, – является политическим активом, который ни одна из партий в России не захочет выпустить из рук или позволить вывезти из страны»

«Но детей женского пола (быть может, за исключением самой старшей [44]) российское правительство не может считать заложницами, имеющими хоть какие-то значение и ценность, и предоставление им убежища не поставило бы в неловкое положение никакое другое правительство, в чьей стране они бы поселились. Я горячо желаю, чтобы этих девушек, самым младшим из которых 19 и 17 лет, если это возможно, отдали на мое попечение» 3.

Что плохого будет в том, спрашивала Виктория, что трем остальным сестрам будет разрешено поселиться на «этом отдаленном маленьком островке Уайт», где они могли бы «вести простую жизнь частных лиц вместе со мной, человеком, не имеющим никакого политического веса»? Она и ее муж обязались бы держать их на острове, «в тиши и безвестности, где они не будут общаться ни с кем из русских». Разве нельзя сделать так, чтобы девушек вывезли из России и отдали на попечение ей? Это, подчеркнула Виктория, «единственное, что я могу сделать и что, возможно, при нынешних обстоятельствах послужит некоторым утешением для их бедной матери, моей сестры» 4. Далее Виктория предположила, что ее предложение можно было бы осуществить при посредничестве Германии, ибо она убеждена, что ее сестра Ирена (жена Генриха Прусского) не меньше нее «озабочена судьбой этих юных девушек». Не могло бы британское правительство начать переговоры, «не теряя времени?» 5

Бальфур отнесся к просьбе Виктории Милфорд-Хейвен с достаточной серьезностью, чтобы 25 мая отметить, что он «хотел бы, чтобы этот вопрос был рассмотрен в официальном порядке» 6. Документальных свидетельств о том, что он обсуждался Кабинетом министров, не сохранилось, но пять дней спустя Бальфур набросал ответ на письмо Виктории:

«К сожалению, исходя из того, что я в конфиденциальном порядке узнал от людей, лучше всего знакомых с теперешней ситуацией в России, трудности, которые встали бы на пути реализации подобного предложения, представляются мне в настоящее время почти непреодолимыми» 7.

И вновь рукописный комментарий на лицевой стороне обложки папки с этой перепиской подчеркивает неуклонную приверженность британской бюрократии той политической линии, которая была принята ею более года назад. В решении, которое, по-видимому, было запротоколировано 28 мая, даже не был учтен вывоз Романовых из Тобольска в Екатеринбург:

«Боюсь, что даже если бы у нас не было возражений общего плана, мы не могли бы вывезти детей Императора из России. Вероятно, Троцкого можно было бы убедить дать тайное согласие на их эвакуацию, но даже тогда было бы преодолено лишь первое препятствие. Доверять их большевистской охране было бы небезопасно, так что нам пришлось бы отправить британских офицеров, чтобы забрать их из Тобольска и перевезти во Владивосток. Сведения об этой операции сразу же стали бы известны, и нас заподозрили бы в некоем царистском заговоре, вследствие чего жизни всех участников этого предприятия оказались бы под угрозой из-за враждебного противодействия на местах» 8.

Если позиция британского правительства действительно была именно такой, то это еще один аргумент в пользу того, что план спасения Романовых, задуманный Стивеном Элли, носил характер совершенно неофициальный. Мысли о «царистском заговоре», похоже, были для британского правительства идеей фикс, и теперь у Романовых в последние недели их жизни оставалась единственная надежда – на доблестную, но практически неосуществимую попытку спасения силами монархистов.

Порой относящийся к теме материал обнаруживается в самых неожиданных местах. Одно такое открытие, сделанное мною во время изысканий при написании этой книги, – это остававшиеся до сих пор неизвестными и не внесенные ни в какие каталоги машинописные заметки британского консула Томаса Престона, озаглавленные «Бдение». Я обнаружила их в архиве американского журналиста Айзека Дона Ливайна, в Университете Эмори, Атланта. Я понятия не имею, откуда Ливайн взял этот экземпляр записок, которых нет среди бумаг Престона, хранящихся в Университете Лидса. Возможно, он встречался с Престоном во время его поездки в Россию в 1919 году и обсуждал с ним объединявший их интерес к Романовым. «Бдение» – это ценный и производящий сильное впечатление рассказ о том, какими те страшные дни июня и июля 1918 года были для жителей Екатеринбурга.

К лету 1918 года, когда гражданская война добралась и до Урала, и до Сибири, и контрреволюционная активность там возросла, Екатеринбург был царством большевистского террора, жертвами которого пали тысячи людей. Престон написал, что в этом «водовороте беззакония» фанатичные красногвардейцы, считая, что творят мщение, нередко совершали хладнокровные убийства. По городу рыскали примерно 10 000 разъяренных красноармейцев, к которым недавно добавились еще и 500 злобных матросов-кронштадтцев, которые тут же начали терроризировать население 9. Впоследствии Престон вспоминал, в каком страхе жили тогда люди:

«По ночам от дома к дому ездили грузовики с отрядами по борьбе с контрреволюцией и расстрельные команды. Они вытаскивали людей прямо из постелей. Затем их отвозили на окраину города и, заставив рыть собственные могилы, либо расстреливали из пулеметов, либо закалывали штыками – в зависимости от каприза той пьяной расстрельной команды, которая должна была их умертвить. Единственным преступлением их жертв было то, что, будучи «буржуями», они являлись «врагами народа»» 10.