Хелен Раппапорт - Рок семьи Романовых. «Мы не хотим и не можем бежать…»

Отвечавший за ведение хозяйства в Тобольске Долгоруков имел при себе также крупную сумму денег – 80 000 рублей, которая, разумеется, была конфискована 23. Несомненно, это были средства, тайно переданные ему монархистами, поддерживавшими связь с его отчимом графом Бенкендорфом, остававшимся в Петрограде 24. Хотя Долгоруков был нездоров, его тотчас же бросили в екатеринбургскую тюрьму, откуда он отправил Бенкендорфу слезное письмо:

«Я сижу здесь, не понимая, за что меня арестовали. Я отправил областному Совету просьбу освободить меня и разрешить мне поехать домой, в Петроград, к моей хворающей матушке. Я всем сердцем надеюсь, что скоро снова увижу и обниму Вас. Не пугайте бедную мам а вестью о моем аресте, ведь она стара, и вы должны оберегать ее. Скажите ей только, что, если так будет угодно Богу, я скоро свижусь с ней вновь» 25.

Вскоре в тюрьме к Долгорукову присоединился и бывший флигель-адъютант Николая граф Илья Татищев. В конце мая он прибыл к дому Ипатьева вместе с остальными царскими детьми, но внутрь его не пустили и арестовали, вероятно, заподозрив и его в попытке установить связи с монархистами. Из тюрьмы Долгоруков умудрился передать несколько карандашных записок Томасу Престону, «умоляя [его] вступиться за царскую семью», однако Престон не ответил на них, боясь скомпрометировать Долгорукова еще больше 26. Ни о Долгорукове, ни о Татищеве больше ничего не было известно до 1990-х годов, когда было подтверждено, что 10 июля они оба были расстреляны ЧК 27.

Между тем антиромановские настроения в Екатеринбурге накалялись все сильнее. Местные газеты были полны гневных писем, авторы которых требовали казнить Николая. Об этом часто говорили на митингах рабочих; другие революционные группы, такие как эсеры, обвиняли Уральский Областной Совет в «сохранении» Романовых «на службе империализма» 28. Анархисты шли еще дальше и, как сообщал Авдеев, попытались протолкнуть через Совет резолюцию о том, чтобы «бывший царь был немедленно казнен и чтобы все остальные арестованные были ликвидированы в течение 24 часов» 29. Поговаривали, что анархисты могут напасть на дом Ипатьева, и Авдеев предупредил Романовых, что их могут увезти без предупреждения – вероятно, в Москву 30. Когда в московских газетах появились сообщения о том, что Николай был убит на одной из железнодорожных станций неподалеку от Екатеринбурга, 12 июня командующий Северным Уральско-Сибирским фронтом Рейнгольд Берзин был отправлен в Ипатьевский дом, чтобы проверить, как там обстоит дело с охраной.

Официальные опровержения слухов об убийствах были напечатаны в «Известиях» 25 и 28 июня, в то самое время, когда к Николаю и Александре приходили тайные послания от скрывавшихся в городе монархистов, которые желали их спасти 31.

Во всяком случае, такими они казались на первый взгляд…

В декабре 1919 года американский журналист Айзек Дон Ливайн, приехав из Советской России, напечатал в газете Chicago Daily News сенсацию – четыре письма, которые были написаны по-французски и тайно переданы царской семье в июне – июле 1918 года. В них говорилось о планах скрывавшихся в городе монархистов освободить Романовых [47].

Напечатанные под заголовком «Последние попытки спасти царя и его семью», эти письма (на русском впервые они были опубликованы в апреле того же года в газете «Вечерние известия»), к которым Ливайну был предоставлен эксклюзивный доступ в советских архивах, наделали по всему миру немало шума. Однако за век, прошедший после их публикации, их подлинность много раз подвергалась сомнению. Были ли они на самом деле доказательством существования плана последней отчаянной попытки спасти Романовых или – как считают историки теперь – всего лишь жестоким обманом? Были ли «письма офицера», как их стали именовать, всего лишь циничной фальшивкой, состряпанной для того, чтобы заронить у Романовых надежду, завоевать их доверие и в конечном итоге использовать все написанное в качестве доказательства необходимости их убийства, чтобы предотвратить их побег?

Первое письмо, написанное по-французски и без даты, было, вероятно, передано в дом Ипатьева 19 или 20 июня внутри пробки, которой было заткнуто широкое горлышко бутыли со сливками, доставленной в дом для царской семьи. Разрешение приносить им молоко, сливки, яйца и другие продукты питания, которые доставляли в дом монахини из находящегося неподалеку Ново-Тихвинского женского монастыря, было уступкой, на которую, к радости царской семьи, Авдеев согласился 18 июня [48].

Всякий раз, когда монашки приносили в Ипатьевский дом свои дары, они должны были отдавать их в корзинке охране на дверях; им никогда не разрешалось передавать их лично, чтобы они не мешали перехватывать тайные послания. Авдеев и его охрана часто съедали и выпивали значительную часть содержимого корзинки, прежде чем передать ее по назначению. Хотя он и был неотесанным невежей, комендант Ипатьевского дома зорко следил за тем, чтобы никто не пытался связаться с арестантами, и, обнаружив спрятанное в пробке письмо, «передал его товарищу Голощекину» 32.

Не подлежит сомнению, что и за монахинями Ново-Тихвинского женского монастыря, и за офицерами Николаевской военной академии, переехавшей в Екатеринбург из Петрограда в марте 1918 года, очень внимательно следила ЧК, и ее донесения передавались Свердлову в Москву. В конце мая Свердлов послал Голощекину специальные инструкции: «Усильте охрану в Екатеринбурге… Обратите особое внимание на академию» 33. С учетом этих указаний Голощекин вполне мог решить использовать перехваченное «письмо офицера» на пользу советскому правительству. Было решено скопировать его и передать копию Романовым. Затем было написано по-французски еще несколько писем, причем одним и тем же почерком. Царскую семью пытались заставить отреагировать на обещание их освободить 34. Эти письма сочинял Петр Войков (уральский комиссар, который учился в Женевском университете и говорил по-французски) при содействии Голощекина и Белобородова. Но у Войкова был ужасный почерк, поэтому письма красными чернилами переписывал один из наиболее грамотных охранников Исай Родзинский 35.

Первое письмо сразу же подняло моральный дух семьи, ибо оно начиналось так: «Друзья более не дремлют и надеются, что час, которого вы так долго ждали, пришел». Белые и войска чехословацкого корпуса находились менее чем в восьмидесяти верстах (ок. 80 км) от города; Екатеринбург скоро должен быть пасть, и в письме царскую семью призывали: «Будьте внимательны к любому движению снаружи; ждите и надейтесь» 36. Их просили нарисовать чертеж их комнат и расположения в них предметов мебели. Когда они ложатся спать, спрашивалось в письме. «Кто-то из вас каждую следующую ночь должен будет бодрствовать с 2.00 до 3.00 ночи». Оно было подписано: «Тот, кто готов умереть за вас. Офицер Российской армии» 37. Ответ на письмо, также написанный по-французски в следующие два или три дня, был дан снизу смятого листка, на котором был написан первоначальный текст. Почерк, похоже, принадлежал Ольге Николаевне, вероятно, она писала под диктовку Николая, а время, когда семья ложилась спать, было указано на полях напротив вопроса на этот счет. В ответе говорилось, что все окна их комнат, выходящие на улицу, «наглухо заклеены и закрашены белой краской». Еще хуже было другое: Алексей «все еще болен и совсем не может ходить» – «любой толчок причиняет ему боль». К этому первоочередному препятствию, мешающему реализации любого плана спасения, прибавлялось еще и то, что в самом конце ответного письма Ольга уточнила: «Вы не должны рисковать, если только не будете абсолютно уверены в результате. Мы почти всегда находимся под пристальным наблюдением)» 38.